Эдуард Багиров - Любовники

– Концерт в Ханты-Мансийске, Рома. Загранпаспорт туда не нужен.

– Где-где? – теперь наступила моя очередь ржать. – Ты чего, совсем больной? Что это за пианист такой, за которым нужно тащиться чуть ли не за Полярный круг? А в Москву его что, не пускают?

– В Москве пианисту такого уровня простонапросто негде играть, Рома, – на полном серьезе сказал Алиев. – Негде, и не на чем. Залы у нас хреновые, инструменты в подавляющем большинстве – тоже. Поэтому пианисты с мировыми именами в М оскву заглядывают нечасто. Так, чисто бабла срубить.

– Послушай, Алиев, – я с недоверием на него покосился. – Ты знаешь, что в твоих рояльных пристрастиях я некомпетентен. Мне куда ближе и понятнее искусство визуальное. Кино, там, картины. Поэтому в этом вопросе я готов тебе безоговорочно доверять. Но будь любезен, попробуй убедить меня, что в каком-то сраном Ханты-Мансийске есть залы лучше, чем в Москве. Откуда они там могут появиться? Там же тундра, олени и болота, и больше там нету ни хрена.

– О-о-о, друг, – разочарованно протянул Алиев. – Да ты с луны свалился, видимо. Вот скажи мне, какой толк от того, что ты целыми днями торчишь в интернете? Ты не знаешь элементарных вещей, и вообще не интересуешься тем, что происходит в России.

– А с какого перепугу я должен интересоваться в интернете делами Ханты-Мансийска, скажи на милость? Я даже и не знаю толком, где это. А в интернете я, вообще-то, девок снимаю, – я с грустью посмотрел на треснувший системный блок.

– Оно и видно. Тогда давай я тебе расскажу быстренько, а ты послушай. Пригодится. Перед девками при случае выпендришься. Короче, я был совсем недавно в Ханты-Мансийске на концерте. Про музеи подробно рассказывать не буду, но их там – восемь штук. И всякие Поленовы с Саврасовыми висят там на каждом углу, как поздравительные открытки. Но меня куда больше интересовал концертно-театральный комплекс, а точнее – малый зал для камерной музыки. Ну, так вот, такого зала, как в Хантах, я не видел даже в Милане. Ты вообще видел миланскую «Ла Скала», хотя бы по телевизору? По сравнению с «Югрой-Классик» это просто сарай для хранения пожарного инвентаря.

– Да ладно? Про «Ла Скала» я хотя бы слышал. А про этот твой, как его… ни разу.

– Ну, так слушай, вот, я тебе рассказываю. Тыто туда вряд ли поедешь, а я – вернусь ещё не раз. И не только я.

– Ага, и заодно расскажи, почему это вдруг в Москве нет, как ты выразился, нормальных залов и инструментов. Это просто смешно.

– Да куда уж смешнее. Помнишь, я тебе рассказывал про музыканта, в девяностом году уехавшего жить из Союза в Англию?

– Смутно чего-то припоминаю, угу. Это у него было всего два фунта в кармане, на которые он сразу купил пачку сигарет? Это ты его, что ли, слушать в Ханты-Мансийск попрёшься?

– Точно, – улыбнулся Алиев. – Николай Демиденко его зовут. Он всё бросил, и уехал сразу после того, как какой-то сраный жилищно-коммунальный чиновник запретил ему поставить в квартире рояль. В те времена такое практиковалось. Ему просто тупо сказали, что «свою роялю держите на работе, а у нас квартиры для жильцов, а не для роялей». Ну, парню в то время было около тридцати, он он был одним из самых перспективных в мире пианистов, и уже тогда играл Шопена так, как в мире почти никто из живущих тогда музыкантов не играл. И его постоянно звали жить за границу. А он не уезжал. Всё-таки в Союзе понятие «патриотизм» пустым звуком не являлось, и Демиденко продолжал жить здесь, хотя у него не было вообще ничего – ни денег, ни приличного жилья даже. Но вот после того случая его и переклинило. Он послал всех чиновников на хуй, и улетел в Лондон. Без денег. Таким же гастарбайтером, как и мы с тобой.

– Ну, не преувеличивай. Мы-то с тобой вкалывать приехали, а не по клавишам стучать.

– Ты не понимаешь, Рома. Мы с тобой пацанами двадцатилетними приехали, нам терять было нечего, а он всё бросил уже в тридцатник. К тому же учти, что в мире довольно много людей, которые умеют «стучать по клавишам». И если бы он тогда пришёлся в Лондоне не ко двору, то мгновенно превратился бы в такого же простого работягу. Мыл бы где-нибудь в жральнях посуду, или слесарил по автосервисам. Ну, или лабал бы в каком-нибудь вонючем кабаке, за кашу и выпивку. Мало ли таких. Назад-то в Союз ему дорога заказана. Ну, и короче, тот человек, что затянул его в Лондон, собрал в большом зале самых крутых лордов, от которых и зависела дальнейшая судьба пианиста, и сказал, что сейчас они услышат нечто. А эти лорды, Рома, – не мы с тобой. Они столько всего переслушали, что ой. И вот ты прикинь, выходит к инструменту этакий советский молодой человек, в плохом костюме, и без копья в кармане. А вокруг сидят эти напыщенные рожи. И слажать ему никак нельзя. То есть – совсем никак. Второго шанса у него тупо не будет. А у него решается судьба, вот прямо сейчас. И вот он садится за рояль, и начинает им играть, но не Шопена, а «Черную мессу» Скрябина.