Виктор Ерофеев - Пупок

Так он болтался. Вечерние оргии и утреннее похмелье.

Самозабвенно барабанил на машинке (если бы сперли машинку, он бы пошел в милицию, а так идти противно и стыдно — в мелкой краже есть своя мудрость). Посторонись! — рявкнул на жену. С остановившимся взглядом восторженного идиота. Утром трясущимися от негодования руками рвал бумагу. Боль от утреннего удара — глумление, будьте покойны, изысканно — рассасывалась долго, до самого вечера, а, бывало, длилась неделями. Бывало, впрочем, и иначе. Порой, выпив стакан крепкого кофе, от которого у него по склонности к вегетативно-сосудистой дистонии влажнели ладони и по телу неслись волны иголочных уколов, он с каким-то тоскливым энтузиазмом принимался думать о том, что именно ему суждено услышать и запечатлеть в случайных словах ленивое наступление конца века в его начальной обманчивой формуле. Здравствуй, приспущенный оргазм столетья!..

— А не хочешь ли ты, сынок, заодно отобразить и конец тысячелетия? — поинтересовался партизан двух славных войн.

— Тысячелетия? — удивился небритый и невпопад подумал о Пастернаке. — Ах, вот что… — он хотел было обидеться, однако, по своему обыкновению, усмехнулся: — Нет, дедуля, кишка тонка.

Дед радостно потер руки и высморкался в землю.

— А что? — спросил он хитро. — Как думаешь: не придет ли на место истаскавшегося разума и истлевшего чувства какая-нибудь красивенькая религия, которая всех спасет?

— Да ты сам-то, случайно, не новый ли Николай Федоров? — уклонился небритый от халтурного пророчества.

— Нет, — бойко отвечал дед.

— Мне кажется, — разулыбался небритый, — что Федоров был некрофилом…

— Эх, ты, дурень! — пропел дед и отвалил в сторону.

Чувствуя себя виноватым перед стариком, небритый бросился вслед за своим незадачливым героем и, опасаясь немилости очереди, быстро шепнул ему в ухо:

— Хочешь, куплю тебе арбуз?

Небритый считал, что своим предложением задобрит деда, и тот немедленно полюбит его на всю жизнь, и они станут ходить друг к другу в гости, пить чай с клубничным вареньем, ловить в пруду карпов, играть в поддавки и вести оживленные беседы о Николае Федорове и маршале Жукове, а когда дед окончательно доверится небритому, то расскажет ему про то, как его младший брат Кузя вернулся с фронта с пробитой внутренностью, отчего вынужден был вечно слоняться с мокрыми штанами. Девки, заметя в нем порчу, отказывались иметь с ним дело, хотя он честно сулил дорогую трофейную принадлежность: будильник «Немецкая овчарка» — а тем более выйти за него замуж. Не стерпев такого насмешливого отношения, Кузя решил взять свое против женской воли, напав на девку (она и сейчас живет) в совхозном коровнике. Девка, испугавшись: еще убьет! — безучастно присмирела на холодном навозе, обернувшись к Кузе лиловой спиной. Счастье шло к Кузе в руки, но прошло-таки мимо, он только сильно обоссался с натуги, отчего в скупом отчаянии наложил на себя руки и был таков. Вот… Хоронили его с военным почетом, как сержанта…

— Дед, хочешь, куплю тебе арбуз?

Но дед глянул на небритого с недобрым прищуром, глянул как на совсем незнакомого и чужого человека и, не прощая за Николая Федорова и маршала Жукова, прохрипел: «Я СТОЯЛ ВПЕРЕДИ ТЕБЯ» — и потому историю про брата Кузю не рассказал. Обойдешься!

— Опять! — расстроился небритый. — Опять кособоко бегут собаки. Бегут и бегут. Экий китч!

Кособоко бежали собаки.

На середине пруда затонула лодка с будущими железнодорожниками, любителями угрей и устриц.

Хотелось посидеть в тени.

Минуя очередь, к окошку арбузной лавки шел миниатюрный человек в безукоризненной каштановой паре. Дачники почтительно раскланивались с ним. Накануне в конторе правления дачного кооператива он прочел лекцию о вреде пространства и времени. Только местная шантрапа не разделила его пафоса.

— Па-а-азвольте! — внушительно сказал профессор. — Я предводитель городских фигур, изъеденных демисезонной мигренью. Не видите разве, что у меня в руке ценная вещь?

— Неужели трофейный будильник «Немецкая овчарка»? — изумился небритый в качестве несостоявшегося композитора. Он полагал, что сочинить мелодию сложнее, нежели открыть новый химический элемент.

— Георгий Яковлевич не любит конкретной музыки, — холодно заметила жена профессора, седая женщина с бычьей кровью в глазу.

РАБОТНИКИ ТОРГОВЛИ! БЕРЕГИТЕ ЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ!

— Горбуна вырастишь! — убивались сердобольные тетки.

Небритый своим глазам не верил.