Борис Евсеев - Чукотан

А еще Перепечко, все в том же тысяча девятьсот тридцать третьем году, говорил : «… именующие себя членами ревкома во главе с Мандриковым – это был не ревком, а какая-то банда разбойников, которые хотели ограбить казну, и в настоящее время я, Перепечко, не верю, что это был ревком… »

– Так где она, казна? По-хорошему спрашиваю, Елена… ммм… Дмитриевна. Где деньги Мандрикова, где золото старого Бирича?

– Врет ваш Перепечкин и не краснеет. Ничего про деньги мне Мишенька не говорил. А только я сама знала, и другие говорили: в Маркове все деньги Свенсона остались. Куда делись потом – не ведаю… А с Мишенькой… Мы с ним про революцию говорили! И языком английским занимались.

– Вот вы себя и выдали! Учил он язык, чтобы убить муженька вашего и на Аляску с деньгами бежать!

– Мишенька никуда не сбежал бы. Хотя это мне и не нравилось, а был он революционером с макушки до пят! И нечего на него наговаривать. Врет Перепечкин, врет, паскуда…

– Врал, врал, дражайшая! Еще с тридцать третьего года в мерзлоте вечной, рядом с мамонтами и медведями лежит этот самый Перепечко! Да еще притом…

Блаженная улыбка вдруг скользнула по губам Елены. Следователь улыбку заметил, осекся на полуслове.

Все так же блаженно улыбаясь, она встала, без позволения подошла к окну. Следователь даже крик свой от наглости такой проглотил. А Елена, слушая и тут же забывая куски из следственного дела, на неспешной волне воображения поднималась все выше над летней, истыканной нежными росточками и грубо усыпанной расколотыми камнями чукотской землей.

Жизнь иная! Жизнь неба на земле, но обязательно в соотношении с жизнью грубой, даже невозможной стала теперь для нее самой важной в этом тесном кабинете, набитом под завязочку тихими воплями и присохшими к бумагам горючими слезами…

С тех пор как она ступила на чукотскую землю, опять резко сменилась, как говорил знакомый американский славист, «доминанта существования». Поэтому со сладостью на устах уже через полчаса солгала она следователю про перстень-печатку. Сказала еще: «У Мишеньки ценностей точно никаких не было. А вот свекор…» Словом, она доподлинно не знает, где свекор спрятал деньги и ценности, но догадывается. При этом – шепнув самой себе: была не была! – сочинила даже место, куда следовало ехать, где искать. Место пришло на ум, кстати, абсолютно реальное – близ Охотска…

– …вы ведь проверить всегда можете. Недалеко от места своей губернаторской службы свекор все, что нагреб, спрятал…

– Гм… Не наш район. Специально так выдумала?

– Так ведь у ваших сотоварищей следственное дело свекра наверняка имеется. По нему и проверьте.

– Проверим, проверим…

Всё вокруг снова стало лишним, маловажным. А важно было только то, что в порту она увидела Чукотана. Он стал совсем взрослым, отпустил усы, был одет в какую-то то ли военную, то ли пожарную – Елена точно не поняла в какую – форму. Но узнала его сразу.

Выкван тоже Ёлку-Ленку сразу признал. Но виду не подал, быстро отошел в сторону.

Теперь вместе с чувством прощения к предавшему и пославшему ее на растерзание Мих-Сергу – как рядом с большим островом возникает малый – возникло чувство сумасшедшей приязни к Чукотанчику. Приязнь эта, где-то внутри до времени тихо таившаяся, вспыхнула ярко, сильно. От этой враз нахлынувшей приязни Елена шла утром через портовую площадь закрыв глаза, пока кто-то не взял ее под руку, не проводил к машине…

Следователь прокуратуры Э-кин давно разыскивал сокровища старого Бирича. Сперва-то он все донюхивался, где деньги Мандрикова. «Не может быть, чтоб кооператор, пропустивший через свои руки сорок миллионов и потом национализацией имущества занимавшийся, ни рубля на черный день себе не припрятал!»

Рыжий Э-кин не верил в революцию ни теперь, ни раньше. Он завидовал Павлу Биричу, обосновавшемуся в Америке. Про Павла и про Бирича-старшего сообщил ему знакомый энкавэдэшник – просто так, по пьяни. И поскольку деньги Мандрикова найти никак не удавалось, Э-кин перекинулся на деньги особоуполномоченного Временного Приамурского правительства Хрисанфа Бирича. Приезд Елены, о котором со смехом сообщил все тот же энкавэдэшник из особого отдела, направил мысли Э-кина в нужную сторону. Не сбили Э-кина с пути даже слова энкавэдиста, в конце разговора прибавившего: «Могилу она, дура петая, ищет. Ей шпионить – как мне бальные платья шить. В общем, шелупонь калифорнийская, некогда и незачем на нее силы тратить…»