Эрве Базен - Встань и иди

Нуйи? Душка Серж! Он совершенно меня не щадил, не упуская случая удручить до предела. То, что он не отличался бескорыстием, я еще могла перенести, В конце концов, есть несколько одинаково оправданных форм существования, и без хищников рано или поздно от голубей было бы некуда деваться. Но почему этого парня, такого широкоплечего, способного силой распахнуть двери жизни, постоянно тянуло к сомнительным делам в подворотнях? Его фабрика работала с полной нагрузкой. Он тысячами сбывал американцам горчичницы в форме унитаза. Тем хуже для американцев! Но, к несчастью, он не мог удержаться от мелких спекулятивных махинаций на стороне. Гораздо охотнее я простила бы ему блестящий, смелый ход, мошенничество крупного масштаба. После истории с бельгийским табаком, в которой ему пообщипали перья, он связался с контрабандным ввозом золота и был в этом деле даже не стержнем, а винтиком, одним из многочисленных посредников, которым мимоходом подкидывают два процента. Игра с огнем. Мания, да и только. Он коллекционировал жульнические приемы, как другие коллекционируют марки. Тщетно пыталась бы я убедить себя, что это у него от жажды риска, что ему приходится испытывать судьбу по мелкому счету из-за отсутствия большого, что им движет своего рода спортивный интерес.

Что касается резвой Кати, которая больше уже не грустила, то она по чьему-то, совету попыталась принять участие в конкурсе красоты на звание Мисс Париж. Я ее не ободряла и не отговаривала. В последнем туре ей оказали дурную услугу ходившие о ней слухи, и Катрин провалилась. Вскоре после этого я имела глупость предложить ей реванш. Люк (в скобках скажу, что на работу он так и не вернулся) поделился со мной тайной мыслью:

— Катрин очень подошла бы для фото на обложке журнала. Мне случается давать рисунки одному женскому журналу, который наверняка взял бы ее на работу. Однако cover girl [26] Девушка, фото которой помещают на обложке журнала (англ.). — профессия, для которой одной красоты недостаточно.

Я колебалась. Тем не менее, поскольку «одной красоты недостаточно», кончилось тем, что я сказала ей об этом предложении. И дернуло же меня! Продешевив идею (и ее возможности), Катрин очень скоро стала демонстрировать свои прелести спереди и сзади в одном из тех иллюстрированных журналов, которые не позволяется выставлять на витринах.

Это новое огорчение заставило меня залезть обратно в свою скорлупу. Конечно, я не могла избавиться от мании вкладывать свои мыслишки в головы людей, хотя это было все равно что бросать монетки в копилку с выбитым дном. Но я чувствовала, что мною овладевает осмот-ри-тель-ность (препротивное слово!). «Довольно витать в небесах, голубушка! — время от времени наставляла я себя. — Широкий жест стоит не больше громкой фразы. Надо ходить по проторенным дорожкам, набираться терпения — это куда вернее». Терпение! Жестоко было требовать его от меня — ведь часы идут, и их тиканью уже недолго будет вторить биение моего сердца. И я начинала подозревать себя в трусости: «Бедная моя девочка, паралич ползет от одного твоего нерва к другому! Может быть, он уже дает себя знать выше шеи?»

Май, июнь… Клод все еще оставался в больнице. Его мать сошлась с продавцом бакалейной лавки. Люк посасывал карандаши.

Июль, август… Отпускная пора, разбросав кого куда, отняла у меня большинство моих посетителей. Исключение составил Серж. Он провел всего неделю в Сабль-д'Олонн (где жила Катрин) и был вынужден вернуться на фабрику, для которой настало страдное время — она ящиками засылала на курорты «Сувениры с Тру-ле-Бэн». Угнетаемый одиночеством, Нуйи являлся ко мне, чтобы поговорить о Катрин, но со смешными умолчаниями. Люк мазал где-то возле Антиб «сногсшибательные этюды в красных тонах» на средства своих родственников. Беллорже пас в горах овечек — скаутов. Мадемуазель Кальен прогуливала детский лагерь под роскошными дубами Перигора. Я лишилась второго пальца на правой руке.

Сентябрь… Вернувшись, все они найдут меня в моей белой келье, вытянувшуюся на постели, очень чистенькую, прихорошенную, причесанную тетей Матильдой, которая впервые в жизни потеряла килограмм веса. Я уже больше не вставала.

Мне не дадут спокойно умереть.

Я не жду ничего и никого. В субботу вечером, в час, когда идут в кино, на танцы или гулять вдвоем по темным закоулкам, детям и калекам остается только похрапывать. Выключив поставленный Матильдой рядом с моей кроватью приемник, который посмел передавать обнадеживающую сводку погоды (вызов моему заточению! Впрочем, отныне климат Земли интересует меня не больше, чем климат Марса), я ложусь спать… иначе говоря, кладу руки под одеяло (операция более длительная, чем молниеносное раздевание давно прошедших времен). Но чуть раздастся телефонный звонок, Матильда ураганом несется из общей комнаты, чтобы избавить меня от необходимости пошевелиться, хватает трубку и подсовывает к моему носу.