Виктор Левашов - Выбор жанра

В Москву я улетел с греющим душу чувством, что познакомился с красивой счастливой парой. И что с того, что живут они бедно? Да что там бедно! Живут в нищете, на жалкую режиссерскую зарплату и сущие учительские гроши, из которых еще нужно платить за комнатуху в мрачной красноярской Покровке. Но есть молодость, есть любовь. А что еще надо?

Прошло лет пять. С Мариком мы иногда перезванивались, пару раз пересекались в Москве и в Красноярске. Он ушел из драмы, организовал свой театр-студию, о его спектаклях писали. Потом я узнал, что он вернулся в Питер, что-то ставит на малой сцене в одном из академических театров. Так получилось, что моя командировка в Питер совпала по времени с премьерой его спектакля. Я пошел в театр. Билетов не было, но администратор впечатлилась удостоверением московского журнала и одарила меня контрамаркой. Зал, мест на пятьдесят, был заполнен презрительными критикессами в дерзновенных мини, молодыми актерами в джинсах, седовласыми мэтрами. Я поискал глазами Ирину, но ее почему-то не было. Спектакль не произвел на меня впечатления. Что-то авангардистское, из иностранной жизни. Шел он без антракта, что чаще всего означает, что полнометражного зрелища не получилось. Но публика реагировала живо, можно было ожидать комплиментарных рецензий. Было много цветов, но режиссер-постановщик на поклоны не вышел.

За кулисами я нашел Марика в окружении театрального люда. Он принимал поздравления, но мне показалось, что как-то по обязанности, принужденно. Мне он обрадовался, пригласил на банкет. Я отказался: не хочу мешать твоему празднику. Он хмуро усмехнулся: «Да какой там праздник!» На другой день пришел ко мне в гостиницу. И на вопрос: «А где Ирина?» — сразу же огорошил ответом:

— Мы разошлись.

— Разошлись?! — поразился я. — Когда?

— Давно.

— Но почему? Ты же вроде ее любил!

Он долго молчал, потом сказал:

— Я ее и сейчас люблю.

И поспешно добавил, явно желая прервать тягостный для него разговор:

— Пойдем погуляем. Чего в номере сидеть? Весна!..

Мы вышли.

По законам жанра здесь должен последовать пейзаж и лирическое отступление. Про весну в Ленинграде и про белые ночи. Пропущу. Этим и хороши ненаписанные рассказы. Пять лет я проучился в Ленинграде, но в памяти ничего не осталось, кроме насквозь промороженных трамваев, громыхавших по Лиговке, и пронизывающего ветра на набережной. Он и сейчас быстро загнал нас под уютные своды Восточного зала гостиницы «Европейская», где традиционно не было оркестра и можно было спокойно поговорить.

— Как тебе спектакль? — спросил Марик без особого интереса, как бы по обязанности предварить вступлением главный разговор, который — мы оба знали — нам предстоял.

— А тебе?

— Лажа. Будут хвалить, но я-то знаю. Провал не провал, но не то. Не то! Что-то кончилось во мне. Не пойму что. Ладно. Ты хотел спросить про Ирину? Спрашивай.

— Почему ты от нее ушел?

— Я? Нет. Это она от меня ушла.

— Она?! Не могу поверить. Она же светилась тобой!

Он застенчиво улыбнулся:

— Да? Ты тоже заметил?

— Мудрено было не заметить! Хватит темнить, Марик. Что случилось?

— Она стала мне изменять.

— Стоп, — сказал я. — Стоп! А вот этого я не понимаю.

Я действительно этого не понимал. И до сих пор не понимаю. Когда-то в воспоминаниях английского разведчика полковника Лоуренса меня поразили его рассуждения о том, почему женщин нельзя использовать в роли шпионок. Необходимость спать со многими мужчинами не по влечению, а по служебной обязанности, разрушает в женщине нравственную основу, размывает понятие верности долгу. Поэтому шпионка легко становится двойным и даже тройным агентом. Как та же Мата Хари.

Мужчины ладно, все мы козлы. Нечем гордиться, но против природы не попрешь. Мораль слишком слабая преграда инстинкту. Но чтобы стала изменять любящая женщина? Это что же должно с ней произойти? Что за морок, что за затмение должно на нее снизойти? Это же не просто прихоть, каприз, это ломка характера, самой его основы.

— Я знаю, когда это началось. Я много об этом думал. Четыре года назад. Она забеременела. Я сказал: ты же видишь, как мы живем. Денег нет, жилья нет, ничего нет. Скажешь «да», оставим ребенка. Решай сама. Она сделала аборт.

— Неудачный?

— Нет, нормальный. Но что-то в ней сломалось. Она погасла. Я не сразу это заметил. Сам знаешь, в каком ритме я жил: утром репетиция, днем репетиция, вечером спектакль. Проклятый театр! Он отнимал у меня все время, всю душу! А когда заметил, было уже поздно…