Илья Масодов - Черти

— Клава, я тебя люблю, — сказал Ваня.

Клава ничего ему не ответила, просто снова поцеловала, прежде чем отпустить. Нет, любовью это не назовешь, подумала она. Любовь — это ветер неземной свободы, сжигающий душу страшной, неведомой смертным болью. Небо заворачивает он само в себя, и оно сходится за гранью зрения гигантским, необъятным водоворотом счастья. Источник этому ветру может быть только один: светлые и чистые глаза Варвары, маленькой, прекрасной, единственной на свете.

Но Ване это никак нельзя будет объяснить, сразу поняла Клава, и даже не хотела пытаться. Вечером того же дня она, как обычно, читала Ване перед сном Энгельса. В доме было тепло натоплено и тихо. Мария Ильинична уже заходила поцеловать детей на ночь, теперь она была у себя.

— А чего ты не спишь, я уже читать устала, — призналась Клава Ване.

Тот лежал с открытыми, блестевшими в мягком свете настольной лампы глазами. Пижама на груди у него расхристалась, так что видны были худые Ванины ключицы и бледный, цвета какао, сосок, просто пятнышко на коже. Клава засмотрелась на этот сосок, думая, зачем он нужен Ване. Мальчик дышал, соском и всем своим худым, облеченным в пижаму телом, руки его лежали поверх смятого одеяла, а неполные ноги терялись в складках белья, что делало Ваню нежнее, воздушнее и как-то женственнее, даже похожим на русалку.

— Ложись со мной, — сказал он Клаве. — Я один уснуть боюсь.

Клава видела, что Ваня обманывает: в его блестящих, широко раскрытых глазах совсем не было страха, скорее какой-то лихорадочный восторг, но она оставила книгу и, погасив лампу, стала раздеваться. За спальной рубашкой Клава не пошла, а залезла к Ване под одеяло голой, потому что знала, что именно этого он и хочет. Она легла возле мальчика на живот, скрестив руки под щекой. Ваня был неподвижен.

— И что ты теперь? — спросила его Клава. — Уснешь?

— Ты — голая, — сказал Ваня, коснувшись боком руки бедра Клавы. — Ты без трусов даже.

Клава вынула одну руку из-под головы и взяла Ваню за спрятанный в пижаме комочек гениталий.

— Что ты делаешь? — шепнул Ваня.

Клава припала губами к его горячему лицу.

— Возьми, потрогай, — сказала она Ване, немного раздвигая ноги. Ваня потрогал. Пригоршня пижамы в руке Клавы сразу проклюнулась теплой влагой.

— Фу, — засмеялась Клава, убирая руку.

Ваня резко отвернулся к стене и заплакал.

— Да что ты, глупый, — Клава обхватила мальчика сзади руками и прижалась к нему, целуя в затылок и мягкие кучерявые волосы. — Это не то, это же не то совсем. Ты не виноват, это у всех так бывает. На, понюхай, — она сунула Ване под нос свою мокрую руку. — Видишь, это другое.

Ваня затих. Клава положила голову ему сзади на плечо.

— Сними штаны, что в мокром лежать, — прошептала она, устроившись поудобнее и сомкнув глаза.

После этого происшествия Ваня стал стыдиться своих повседневных игр с Клавой, он боялся, наверное, что Мария Ильинична угадает по ним то, другое, что случалось ночью. Если Клава вдруг клала руку ему на плечо, он незаметно отстранялся, и часто краснел вообще безо всякого повода. Только в парке, наедине, все у них было как прежде. А по вечерам Клава садилась читать Ване книгу, и Ваня терпеливо слушал, но теперь уже не для того, чтобы побыть с Клавой, а для Марии Ильиничны, потому что та приходила сказать им спокойной ночи, они ждали еще около четверти часа после того, как Мария Ильинична затворяла дверь в свою спальню, а потом гасили свет, Клава раздевалась и ложилась к Ване, который тоже стаскивал с себя пижаму, чтобы лучше чувствовать Клавино тело в безвременной слепоте. Они целовались и щекотались под одеялом, в толще насмерть уснувшего дома, где никто не мог их застать. Ваня был очень стеснительный, и Клава специально заставляла его делать всякие непристойности, ей нравилось, как он стыдился, до слез, когда она касалась запрещенным местом его рта. Клава шепотом угрожала Ване: если не поцелуешь меня туда, не буду больше с тобой спать, и он целовал. Внутрь, как в рот, издевалась над ним Клава, и Ваня целовал внутрь. Клаве было весело, потому что так они тайком делали то, что нельзя, и по-настоящему ужасно и стыдно было бы, если бы кто-нибудь узнал, особенно Владимир Ильич. Клава знала: ее тогда побили бы и выгнали навсегда вон. Но как приятно было в темной, глухой тишине пакостить со смеющимся и плачущим Ваней, и заставлять его целовать себя куда хочешь, безнаказанно заставлять его делать ту и эту гадость, зная, что даже Владимир Ильич ничего не видит.