Илья Масодов - Черти

— Сволочь! — застонал Ленин.

Баба ударила пулями, со стремительной, бешеной силой нападающей змеи, словно тяжелые вилы с размаху вонзились Ленину в грудь. От страшного удара позади него треснула кирпичная стена, проломилась и глухо рухнула вовнутрь, открывая дождю новое, злое от вылезших стропил, пространство клубящейся пыли. Нечеловеческой силой Ленина оттолкнуло назад, и он падал на холодные, мокрые руки сопровождающих, выворачивая ноги по мостовой. Пиджак его распахнулся, на сорочке росли кровавые, раздавленные пятна. Бледная баба запрыгнула на него своими босыми ногами, твердыми, как бивни, и насмерть продавила грудь. Толпа налезала со всех сторон. Один рабочий с грязными усами косо закусил губу и ударил стрелявшую женщину кулаком в лицо, но упасть она не смогла, жилистые руки схватили ее под локти, вцепились в темные волосы. Из носа женщины уже текла густая, смоляная кровь. Ее повалили на колени. Кто-то в картузе наотмашь, с грязными звуками, стал бить ее сапогами в живот.

— Это террористка Каплан, эсерка, — глухо бредил какой-то молодой человек в тумане дождя.

— Щукина я, Устинья, — зло и гордо захрипела стрелявшая, мотаясь под ударами сапог.

Ленин не слышал ее. Одна из пуль пробила ему сердце.

— Помрет он! — взвыла Варвара, потерявшаяся в бесконечной ночной тьме.

Клава очнулась от ее сорвавшегося, надрывного плача. Варвара каталась где-то по траве. Клава на ощупь нашла ее, поймала и стала утешать.

— Ну не плачь, Варенька, — шептала Клава, гладя рвущуюся Варвару по мокрым, распушившимся волосам. — Может еще и не помрет, может выживет!

— Да опоздала я, опоздала! — растяжно ныла Варвара, безжалостно натирая руками лицо. — Помрет он! А как помрет — конец света настанет! Конец света же настанет!

Клава и не знала, как утешить Варвару, ей было ее очень-очень жалко. Она даже и не думала о конце света, ей только хотелось, чтобы Варвара перестала сейчас плакать и мучиться.

— У него разбито сердце, он теперь точно помрет! — голосила Варвара. — И вся земля сгорит, ничего же не останется, ни травиночки! Ну что мне с ними делать? Ну скажи вот, что мне с ними делать? Да если б не они, я б… я б святой сталааа! — разразилась новыми рыданиями Варвара. — Жизнь всю, гады, жизнь мне всю испаскудили!

— Ну зачем тебе, Варенька, зачем тебе быть святой, — бормотала Клава, нежно целуя Варвару во вспухшее заплаканное личико.

— Ну что ты понимаешь? Что ты понимаешь? — с забитым носом стала спрашивать Варвара, перестав вдруг выть. — Что ты понимаешь в святости? А теперь я кто? Кто я теперь?

— Ты — солнышко, — ласково ответила Клава.

— Не хочу быть солнышком, — капризно не соглашалась Варвара, всхлипывая, но уже не плача. — Хочу быть дочкой у Бога. А то у Него сын есть, а дочки нету.

— Значит, не хочет Он себе дочки, — предположила Клава, уже сильно ревнуя Варвару к Богу, дочерью которого та обязательно хотела стать.

— Не хочет? — ехидно спросила Варвара. — Так я Ему сама весь мир изведу! Я Ему солнце в речку бухну!

— Не надо, не надо мир изводить, — попросила Клава. И еле слышно прибавила: — Варя, ты меня любишь?

— Люблю, — сразу ответила Варвара.

— А кого ты больше любишь, меня или Бога?

— Тебя, — недолго подумав, решила Варвара.

Клава скульнула от счастья и стала ее целовать.

— Ох, ох, — заквохтала Варвара, уже забыв о конце света и улыбаясь от щекочущих Клавиных губ, да понарошку отталкивая Клаву руками. — Будет тебе, лизаться-то. Ну, оставь, чумная ты девка!

Спали Клава с Варварой в оставшемся после Устиньи гробу. Клава среди ночи отчего-то очнулась и лежала дальше без сна, чувствуя на груди глубокое и теплое дыхание любимой Варвары. В скиту было очень темно, где-то капала с крыши в лужу вода, а когда налетал ветер, мертвый дождь сыпался с листьев деревьев густым, непрерывным шорохом, точно это покойная Устинья вернулась и паслась за окном в траве, перетаскивая за собой небольшое тело убитого ею Ленина. Клаве становилось страшно, когда оживал умерший дождь, и она жалась к теплому телу Варвары, сопевшей и иногда двигавшейся во сне. Однажды Варвара открыла круглые, спящие еще глаза и тихо сказала:

— Не только у Бога есть сын. У Ленина тоже есть. Такой страшный.

Клава попыталась представить себе сына Ленина, но не смогла. Она хотела спросить у Варвары, какой же он, но та уже снова сомкнула глаза и засопела. Теперь Клава боялась уснуть, а то еще придет этот неведомо страшный мужик, сын Ленина, напугавший во сне Варвару, а спящая Клава не успеет увидеть его и сделать из него клох. Уснула она, только когда уже начало понемногу светать, и запели птицы. Ей приснилась тьма, площадь Кремля во мраке, как огромный, уходящий стенами в небо, каменный зал, посреди которого пылал костер, а у костра стоял Петька с обугленной собачьей головою и держал в руке ужасный жезл, оканчивающийся острым крюком. Роста Петька был нечеловеческого, словно бронзовый памятник, и, как памятник, молча глядел во мрак, где Клаве совсем ничего не было видно.