Елена Крюкова - Изгнание из рая

Он бросился в великие загулы, и его отчаянные гулянки запоминала накрепко обреченная, ожесточившаяся, погрязшая в блеске роскоши и тьме нищеты несчастная Москва.

Он покупал цыган, цыганские хоры, щедро платил трясущим плечиками цыганским смазливым девочкам, кутил в «Праге», «Пекине», «Арагви», на «Седьмом небе» Останкинской башни, в ресторане гостиницы «Космос» на проспекте Мира; в ресторане Центрального Дома Литераторов он устроил настоящий цыганский триумф – привел туда цыганский хор из «Стрельны», разбрасывал по полу баксы, высыпал из корзинок апельсины и яблоки на паркет, на столы, за которыми сидели изумленные писатели, заказывал у официантов бутылки – мартини, коньяк, лучшие французские мускаты – и швырял их очумелым посетителям, и кричал: напишите стихи обо мне, как живу я в этой несчастной стране!.. Цыгане уже знали его, любили его – он платил так много, что беднягам могли только присниться такие гонорары. Цыганки пели ему, подходя близко, совсем близко – так, что кончики их обнаженных, в вырезе платья, грудей касались его локтей, его груди: пей до дна, пей до дна, Дмитрий Палыч дорогой!.. И он пил до дна, а цыганки визжали и хлопали звонко в ладоши, а угрюмые курчавые сине-смуглые цыгане ударяли по гитарным струнам, рокотали, накармливая дикой степной музыкой жаждущую крови публику. Публика жаждала крови и не получала ее – так хоть страстной, кровавой музыкой можно было сегодня ее, пресыщенную, напоить, утолить ее жажду. И цыганки плясали, и изгибались, и хлопали себя ладонями по вздернутым щиколоткам, и били в ладоши; и Митя тоже вздергивал ногами и бил себя по щиколоткам вместе с ними, и не было для енго лучшего развлеченья, не было лучшего лекарства, чем цыгане. Ими он хоть на миг излечивался от мученья, от безумья. Они затягивали его в воронку безумного веселья, и он думал: лучше я потону в безумном веселье, чем в скорбном, черном безумье, лучше пусть я сгорю на огне лихой пляски, разудалых песен, волью в себя много сладких вин и крепких водок, высосу все сладкие алые губки красоток-цыганок, насую им за лифы тьму баксов, чем погибну в своем страшном особняке, перед страшным портретом мертвой жены, в роскошном мертвом Раю, что я сам для себя создал, будь я проклят.

Так, мотаясь с уже знакомыми, с уже оседлавшими его, доящими его кошелек цыганами по Москве, по разномасоным ресторанам и гостиницам, он набрел, наконец, на давно знакомый ему «Интурист». Он пригласил сюда цыган – они должны были явиться в десять вечера, плясать и петь ему всю ночь. Забавно, отчего он до сих пор не подавался веселиться и гудеть на Тверскую, на такую фешенебельную поп-улочку, где тусовка сменяется тусовкой, где не угасают бешено пляшущие рекламы, где толкутся бесконечно, денно и нощно, классные валютные проститутки, самые, видать, лучшие бабы в мире, ибо нету красивей и слаще русской бабы – что в супружеской постели, что в блуде… О, проститутки!.. Как это ему раньше в голову не пришло?.. Бедные, несчастные девки, ночные бабочки, путаны… Как же вам несладко, однако, приходится… Ночи напролет, с незнакомцами, с иноземцами, работа, работа, потная, виртуозная – поди-ка изобрази страсть, если ни крохи, ни капли ее ты уже не чувствуешь – отупела, озверела, устала… Вы устали, девицы?!..

Он сдвинул на затылок песцовую шапку. Подошел к кучке красоток, сиротливо жмущихся к подъезду «Интуриста», с важным, а то и вызывающим видком прогуливающихся мимо крыльца, курящих, косящих на мужчин, что входили и выходили, выходили и входили. Крикнул весело, пьяно:

– Вы устали, девицы?!.. Кто сильно устал тут мотаться на морозе – шаг вперед!.. Я приглашаю вас!

Одна из девок, высокая, крашеная блондинка, вздрогнула, оглянулась, отвела от лица дымящую сигарету, окинула Митю надменным взглядом. Ее выщипанные бровки изумленно, насмешливо поползли вверх. Митя увидел близко ее крашенные розовым перламутровым лаком длинные, загнутые вниз, как у зверя, ногти.

– Ты что, спятил, фраер! – протянула она сквозь зубы, опять поднесла сигарету ко рту, затянулась. Мелкий искристый снег летел ей в размалеванное румянами лицо, оседал на тяжело нагруженных тушью ресницах, таял на щеках, на подбородке, и она отерла мокрое лицо ладонью осторожно, стараясь не размазать макияж. – Куда это ты нас на ночь глядя приглашаешь! Уж не в ресторан ли!.. А не жирно ли тебе будет, ангелочек ты наш?!..

Она захохотала, и, как по команде, захохотали все товарки, сгрудившись в кучку, с любопытством уставившись на Митю, – ничего себе хлыщик, и прикинут недурственно, дубленочка шикарненькая, шапчонка супер, корочки самые что ни на есть модельные, – девочки привыкли встречать по одежке, да и провожать тоже по ней же, девочки мигом оценивали содержимое бумажника при помощи одного лишь беглого взгляда на его обладателя, – поэтому опытные девочки, с наметанными глазками, придвинулись ближе, еще ближе, еще: ну, фраерок, что ты нам тут еще покажешь, какое представленье. Девочки не убегали. Они глядели на Митю, как львы глядят на арене на дрессировщика, держащего перед ними горящий обруч. Митя чуть не завопил: прыгайте!.. пламя-то ненастоящее!.. а там, если прыгнете, – там Рай!.. там теплый зал, официанты, салфетки, меню, два часа счастливого отдыха от всех забот, музыка, вино, блеск восхищенных глаз…