Феликс Рахлин - Грудь четвертого человека

Молоденькая ушница сказала мне что-то неразборчивое; не расслышав, я подался вперед, чтобы понять ее слова.

– Сюда – одетыми! – строго повторила врачиха. Охнув, я ретировался, успев расслышать рассыпчатый смех медсестры и ее лукавый голос:

– Да ладно, чего уж теперь, заходите!

Но я уже опять был в предбаннике…

Оказывается, дух "оттепельных" реформ заставил даже заскорузлых солдафонов отступить от многолетнего обыкновения, и некоторые элементы проверки разместили особо, входить сюда надо было в одежде.

Натянув трусы, я вернулся и, красный от смущения, должен был выслушивать лукавый шопот докторицы, проверявшей мой слух:

– Шестьдесят шесть… сорок пять…

А потом еще и пройти антропометрию у сестрицы, кусавшей губы от сдерживаемого смеха.

Либерализация, правда, помогла мне решить волновавший меня вопрос. До отправки в армию мне еще предстояло какое-то время ходить на работу. А ведь я – учитель. Если остригусь наголо – хоть в класс не иди: дети засмеют! Тем более, что у меня, как назло, уши – на отлете. Я обратился к военкому и попросил, в виде исключения, разрешить мне не стричься вплоть до отправки.

И – о чудо! – он разрешил. Отправку мне назначили на 25 сентября.

Рассказ о медкомиссии ужасно развеселил мою смешливую жену. Она до того разрезвилась, через каждые пять минут вспоминая постигший меня конфуз и каждый раз заливаясь переливчатым смехом, что мне стало не по себе.

– Послушай, – сказал я озабоченно, – это даже как-то странно выглядит. Похоже, ты не сознаешь, что через несколько дней нам предстоит расстаться на годы…

Сказал – и пожалел: без малейшего перехода моя веселая-превеселая

Инка залилась горючими слезами. Навзрыд!

У Инны есть закадычная, со школьных лет, подруга Стела. За нею ухаживал импозантный, крупнотелый, рослый и очень добродушный Додик, замечательный своим умением отлично устраивать практические дела.

Оказалось, что и ему в том же военкомате и тем же Охапкиным назначена отправка на то же 25 сентября.

И вот является он к нам с Инной в нашу городскую квартиру, чтобы рассказать:

– Я майора Охапкина сводил в ресторан, и он, подвыпив, мне сказал: "Не бзди – вас повезут недалеко: в пределах треугольника

Харьков – Киев – Москва. Это РГК – Резерв Главного Командования".

Так что к тебе – Инка, ко мне – Стелка смогут вскоре приехать.

А в самом деле: что до Москвы, что до Киева дорога от Харькова недолгая: одна ночь. Мне и в голову не пришло, что либо майор мог соврать Додику, либо… Додик мог соврать нам: в молодости так хочется выглядеть значительным!

Но, поверив его рассказу, мы и не подумали заготовить на дорожку побольше припасов: на сутки – хватит, а там кто-нибудь подвезет…

И, главное, денег я взял с собой совсем немного…

В составе большой команды призывников мы приехали из районного военкомата трамваем в областной, и тут за нами закрылись ворота. Мы очутились внутри большого двора, постепенно заполнявшегося призывниками из различных районов города, а также Харьковской и

Сумской областей. Здесь начали нас тасовать, передавать

"покупателям" – офицерам и солдатам, прибывшим за пополнением. С

Додиком и другими знакомыми ребятами меня разлучили, и я попал в небольшую команду, под начало добродушного западного украинца, вместе с тремя-четырьмя харьковчанами из рабочего района, которые за спиной у сопровождающего называли его "бандерой". Мы немедленно пристали к нему с расспросами, куда же нас повезут. Но он молчал, как партизан, – впрочем, поясняя:

– Нэ полежено розказувать! Нэ полежено!

Между тем. слышно было, что за воротами собралась толпа провожающих. Однако выглянуть туда было невозможно.

Но вот нас построили в большую колонну – и ворота отворились.

Пешком, по проезжей части улиц, колонна направилась к станции

Харьков-Сортировочная. А по тротуарам поспешали за нами матери, жены, невесты… Массовка для кинофильма о войне – да и только!

Зрелище со стороны, должно быть, живописнейшее. Новобранцы были одеты так, будто соревновались, кто напялит на себя рубище постарее и похуже. Из многочисленных рассказов всем было известно: штатская одежда домой не высылается, в части не хранится, владельцу на руки не выдается. А ведь шел всего лишь девятый послевоенный год, хороших вещей у большинства населения было мало, вот призывники и надевали в дорогу старье да рванину. Стимула выглядеть поприличнее ни у кого не было, паспорта и приписные свидетельства у нас отобрали, никаких временных удостоверений не выдали. А без удостоверения личности человек в наше бюрократическое время теряет самоуважение: он – никто, и звать никак. Нет удостоверения – нет и личности! Так уж до внешнего ли вида существу без паспорта?!