Феликс Рахлин - Грудь четвертого человека

Вскоре он поступил куда-то не то на другую работу, не то учиться, и Бог послал нам Мыльника. Этот гневливый, полуприпадочный мужик проводил уроки всерьез: отрабатывал "Р-р-равнение направо!" и

"Р-р-равнение налево!", объясняя, что при этом мы должны видеть

"грудь четвертого человека": только тогда шеренга будет ровная.

Заставлял печатать строевой шаг – и отсчитывал такт голосом бравого старшины:

– А – раз! А – раз! А – раз! Два! Три!

Приносил на уроки русскую трехлинейную винтовку "образца 1891-го дробь тридцатого года" и, вынув затвор, показывал его детали:

– Стебель – гребень – рукоятка!

Этот классический хорей мы заучили на всю жизнь.

Юркий, любознательный Эдик Братута как-то раз уж слишком настойчиво лез с расспросами и все хватался за лежащие на учительском столе части: то за стебель, то за гребень. Военрук вдруг

"психанул", схватил винтовку без затвора, но с примкнутым штыком, и, взяв ее наперевес, погнался за Эдиком по классу, как в штыковую атаку, под общий хохот шестиклассников… Даже здесь, в Израиле, могу представить двух свидетелей: такие сцены – незабываемы!

Однажды – в седьмом, что ли, классе, весной или осенью во время урока военного дела послали нас во главе с Мыльником на книжный склад за учебниками. Склад помещался в одном из приделов еще действовавшей тогда Пантелеймоновской церкви на ул. Клочковской.

Чтобы попасть туда от Госпрома, надо было пересечь искусственный овраг, так называемый "спуск Пассионарии", по дну которого проходит трамвайная линия. До оврага мы дошли строем, но, чтобы его

"форсировать", военрук был вынужден строй распустить. Пока наш командир, оскальзываясь на дерне, которым выложены крутые склоны оврага, спускался вниз, а потом опять карабкался наверх, мы, проделав это, естественно, гораздо быстрее, с высоты положения принялись обстреливать его комьями земли. С криками "Отставить!" белняга, наконец, добрался на четвереньках до позиций своего

"противника", но искать виновников не стал: предстояло все же выполнить указание директора и притащить учебники в школу. Поэтому он, гневаясь на нас, лишь беззвучно шевелил губами, проговаривая в уме, но вслух не произнося (все-таки учителю не положено!) самые крепкие солдатские выражения, а многие из нас громко и с удовольствием считывали их с его губ.

Малахольного Мыльника сменил подтянутый, аккуратный Виктор

Власович Корнилов – бравый офицер, партизанивший в Белоруссии, откуда и сам был родом. Говорил он с отчетливым белорусским акцентом, и мы составили из его характерных словечек такую фразу

(здесь и далее ударения помечаю, по техническим причтинам, не надстрочным значком, а прописными ударными гласными):

– БирОм вирОвку, мотаем вокруг бирОзы и тянем метров на шЕстьдесят!

Военруком и учителем физкультуры Корнилов был у нас недолго: окончив заочный филфак, начал преподавать в других классах русский язык. А потом и вовсе пошел на повышение: стал инструктором обкома партии. К нам военруком пришел Иван Кузьмич Леонов – боевой офицер, не шибко грамотный, но трезвый, по-житейски умный и хозяйственный.

Однако и ему невзначай досталось. В восьмом классе Толя Коршак, плотный, плечистый переросток, гонялся за кем-то на перемене, а потом внутри класса притаился у двери с шапкой или тряпкой в руке, чтобы ею огреть беглеца. Но тут прозвенел звонок, и в класс вошел

(на свой урок военного дела) наш Кузьмич. Ему и досталось по

"кумполу". Удержаться от хохота было невозможно. И мудрый военрук хохотал вместе с нами.

Но он все-таки был исключением. Следующий – и последний – из наших школьных военспецов вновь оказался с приветом. Знакомясь с нами, отрекомендовался:

– Василий Иванович.

На том бы и остановиться. Но, подмигнув, он добавил:

– Как Чапаев!

В результате его фамилию не помнит никто. Всех других перечисляем свободно: Геллер, Мыльник, Корнилов, Леонов. А этого так и зовем:

"Чапай".

Чему они нас все-таки научили, так это основам строя. Особенно – искусству равнения. Ежегодно у нас на просторной площади

Дзержинского проходили общегородские школьные строевые смотры. И женские школы тоже являлись. Ведь и у них были уроки военного дела.

Придумав для этой повести название, решил проверить: а всем ли бывшим советским оно понятно? Спросил у жены:

– Повесть будет называться "Грудь четвертого человека". О чем она?

– Конечно, об армии, о военной службе, – сказала жена уверенно. А вот я задумался: ведь в строю женщин грудь первой же соседки может заслонить всю остальную шеренгу, – как же им, бедным, равняться-то?!