Олег Хафизов - Дом боли

23.50. В сопровождении сплошного истошного вопля обвалилась значительная часть исполинского купола. Господи, неужели я все еще жив? Когда улегся невыносимый шум, мешающий не только слышать, но и видеть, с удивлением увидел в проеме вывалившегося сегмента дольку звенящего колодезной тишиной звездного неба. Оно показалось мне несколько надуманным, вычурным и декоративным по сравнению с естественной дикостью созданной мною обстановочки. Произошло самое ужасное, омерзительное и великолепное, что только можно было вообразить. Удары и голоса с улицы становились все явственнее и отчетливее, по мере того как притихали, как бы сжимались голоса испуганных карапетов. Вдруг обрушились, буквально стряслись три серийных удара такой неестественной, титанической мощи, что показалось – все строение тотчас рассыплется на мелкие части, и не знаю, что было более невероятно – сила ударов или прочность здания, оставшегося стоять в целом без значительных разрушений. После четвертого, относительно "слабого" удара часть стены обрушилась, и сквозь пролом величественно вплыло невиданное устройство, напоминающее нос космической ракеты "Земля – Марс" или, если угодно, фаллос стального великана. Вот она, вот она, моя безумная мечта!

Оборвалось электрическое питание, зал взлетел в воющую слепоту, словно всосался вакуумом ночи. Не сдерживая восторга и хохота, я выбрался из-под койки и, как подпаленная крыса, перескакивая через предметы и людей, опрометью бросился к заветной двери. Если бы я в суматохе потерял верное направление (страшно представить!) или выронил ключ, история оказалась бы буквально раздавленной на полуслове, но этого не произошло. У самой двери Днищев услышал вкрадчивый женский голос, который прозвучал неуместно-заманчиво среди сплошного вздыбленного визга и падения: "Евсей Давидович, товарищ Петр, я перебила всех свидетелей. Вениамин целовал мне руки и говорил, что согласен даже есть испражнения, только бы…"

Днищев оттолкнул Юлию растопыренной ладонью в очки, выскочил на улицу, запер за собою дверь и только теперь вздохнул с облегчением.

На улице стояла такая звонкая свежесть, что мятежнику самому не верилось в сотворенное, в то, что за стеной, за потайной дверцей, которую ничего не стоило отомкнуть, исходят остатками безобразия те, кому нет части среди достигнутого великолепия, эти несчастные, шумные, уродливые создания, которые только и могли что" (записи обрываются).

Генерал Громов неподвижно стоял на возвышении посреди двора, скрестив руки на груди и вперив взгляд в результат своих боевых действий – высокую гору мусора, час назад представлявшую собой величественный храм, как бы плывущий над вечерними испарениями земли. Впрочем, руины здания казались не менее внушительными и грандиозными по размерам, как будто невидимая рука сверху прихлопнула замок из песка, превратив его в осевшую горную систему.

Разрушительные орудия авиапехоты продолжали доделывать свое дело, медленно подъезжая и отъезжая и добивая остатки сохранившихся стен таранами и чугунными шагами в ярком, мешающем зрению свете прожекторов. Муравьиная мелочь людей сосредоточенно сновала вокруг этих самоходных аппаратов, некоторые из которых достигали размеров жилых домов и напоминали некие индустриальные базы на гусеницах, или многошеих динозавров исполинской эры, или крылатых жуков с мамонтовыми бивнями. Оставалось еще сровнять эту руину с землей, утрамбовать ее и присыпать вывезенной почвой, с тем чтобы уже следующей весной место страдания и страха поросло свежей травой и стало обычным пустырем, который можно использовать для нового строительства, или военных упражнений, или игры в мяч. Ничто никогда и никому здесь не напомнит о былых ошибках.

Ветер перебегал из одного конца заповедника в другой, затаивался, как игрок в прятки, в каком-нибудь дремучем ущелье и вдруг делал новую шумную перебежку по верхушкам деревьев. Птиц не было слышно ни одной, они словно вылетели по приказу генерала, чтобы не дисгармонировать с грохочущими действиями людей. И сами люди – я имею в виду военных – старались лишний раз не повышать голоса, объясняясь больше жестами в этой деловой обстановке, напоминающей финал погребения. Серый вор рассвета начал прокрадываться в нагретый покой ночи, звезды подернулись сизым облачным молоком.

"Дело сделано, – спокойно размышлял генерал. – Выполнены самые фантастические из моих замыслов, и сами просчеты обернулись на пользу моим планам. Я снова начинаю игру на чистом месте, как алкоголик начинает каждое утро новую жизнь, забыв вчерашнюю. Назовем это "военным", нет, мягче, "военно-педагогическим генерал-майорством", и когда безродные мои солдаты начнут врастать корнями в эту унавоженную землю, я возобновлю свой эксперимент, продолжая, теперь уж без ошибок, культивировать симметрию моего замысла. Генерал, главный учитель, народный вождь… Когда-нибудь, через бесконечное число адовых кругов времени, я назову себя просто