Владимир Яременко-Толстой - Девочка с персиками

– Хуйня, – придирчиво заметил Гадаски. – Слово "лисицы" здесь не в жилу, просто ни в пизду, ни в Красную Армию, звучит пошло, хотя лисицы, конечно же, коварны, но есть, явно есть, должны быть животные и поковарней лисиц, например, куницы… Тоже в рифму будет…

– Я никогда не видел куниц.

– Что не исключает их коварства…

– Получается вычурно.

– Главное, чтоб не банально.

Зимний день стремительно угасал, словно жизнь поэта. На синем южном небе зажигались далекие звезды. Судьбы русских поэтов трагичны. Их жизни оборваны на полуслове, их песни не допеты, их женщины пошли по рукам. Имеет ли смысл становиться поэтом? Одних убивают враги или завистники, других расстреливают, третьи загибаются в нищете и болезнях. Лишь один Иосиф Бродский достиг славы и денег, но он не успел ими в полной степени насладиться.

Бедняга, женившись на молодой понтоватой бабе, он подверг себя всем сопутствующим подобному акту передрягам. А когда ему стало хуево, она цинично ушла в Нью-йоркскую ночь, не поверив в искренность его сердечного приступа, ведь он так часто имитировал их, эти приступы, чтобы вызвать ее сострадание и сочувствие.

Вернувшись лишь на следующий день домой, проведя греховную ночь у ебаря, а может быть невинную у подруги, она обнаружила его околевшим, словно пса. Это была самая бесславная гибель поэта за всю историю русской литературы.

Быть поэтом не сулит ничего хорошего. Это пустая, бессмысленная трата жизни, которая, как показывает практика, дается всего лишь один раз. Так лучше быть простым распиздяем, пишущим стихи. И машина с тремя распиздяями приближалась к их заветной цели – нажраться, подурачиться и подклеить каких-нибудь баб.

Если бы Бродский попробовал опрощаться, а не корчить из себя гения, он бы наверняка протянул бы подольше, хотя к Голой Поэзии он явно бы не примкнул никогда, для этого он был чересчур ограничен интеллектуально.

Я украдкой разглядывал лица своих попутчиков, на которых лежал отчетливый отпечаток самых низменных инстинктов. Люди-уроды… Мне всегда нравилось собирать вокруг себя подобные персонажи, поскольку они несравненно интереснее людей ординарных. Термином 80-ых годов их можно было бы определить "глюковыми" людьми, то есть людьми, способными издавать "глюки" – совершать абсурдные, неадекватные поступки. Сейчас этот термин почти не употребляют. А жаль!

Люди-уроды – гораздо более общее понятие, охватывающее весьма широкие категории народонаселения.

Ив одной рукой держался за руль, а другой подсознательно разминал яйца, готовясь к предстоящему вечеру. Тим, надув щеки, о чем-то напряженно размышлял, при этом следы тяжелой умственной работы отчетливо отражались на его простодушной физиономии врожденного идиота. Капельки пота выступили у него на лбу. Вероятно, он все еще считал карты, переваривая горечь своего проигрыша в казино Монте-Карла.

Лицо Ива мечтательно застыло, его рука крепко сжимала под брюками собственный хуй, словно рычаг переключения коробки скоростей. Я вспомнил теорию чеховского ружья, высказанную, если не ошибаюсь,

Станиславским – "Если в начале пьесы у Чехова на стене висит ружье, то рано или поздно оно должно выстрелить". Рано или поздно…

Ружье Ива было готово к пальбе. И неприхотливым чеховским пьесам с одиноким выстрелом в финале он явно предпочел бы полнометражный американский боевик с бесконечными ожесточенными перестрелками.

За окнами автомобиля окончательно смерклось.

Ночная красавица Ницца вынырнула из-за поворота, когда наш автомобиль обогнул высокий холм, на вершине которого, сложив на груди руки, стоял бронзовый Герцен. Сей русский житель Лондона с немецкой фамилией, как было тогда принято в приличном английском обществе, зимовал на Ривьере, опубликовав здесь в 1851 году свое самое известное произведение – "Развитие революционных сил в России" и упокоившись затем на кладбище Шато.

Антилопа прошуршала своими старыми копытами вдоль Английской набережной, найдя себе стойбище неподалеку от русского собора-пряника на авеню Николая II, в котором ныне хозяйничали раскольники-евлогиане, отправляя службы по-французски и подчиняясь

Константинопольскому Патриарху. В просторном церковном доме, расположенном на огороженной высоким забором территории собора по слухам, распускаемым русскими ницшеанцами, разыгрывались оргии французских педерастов – служителей русскому Богу, нашедших себе здесь приют.