Владимир Яременко-Толстой - Мой-мой

– Сумасшедшая, тут же грязно! – прошептал я скороговоркой – Тут окурки, пепел, разлитое вино, сок, крошки хлеба, остатки еды, пластиковые стаканчики, бумажные салфетки, использованные носовые платки, потерянные запонки, выпавшая мелочь, высморканные сопли, выплюнутые плевки, просыпавшаяся перхоть, оброненные слова, забытые мысли, утраченная совесть, тут же одна сплошная человеческая грязь!

– Я люблю грязь, – прошептала она, захватывая мне ухо зубами.

Исступленно целуясь, мы стали кататься по липкому грязному полу.

Поняв, что деваться мне некуда, я даже стал ей немного подыгрывать. Так, нащупав в темноте окурок, я засовывал его ей в прическу, а, почувствовав под собой мокроты, старался вытереть их ее красивой вязаной кофтой.

Мои руки настойчиво лезли ей под юбку, но она их неумолимо выталкивала. Не в силах сдерживаться дольше, я расстегнул ей блузку и, схватив за грудь, начал яростно делать ей спиньолетту. Я сжимал, мял, дергал ее груди, зажимая ними свой разбушевавшийся член, словно подушками. Я душил его, как в Михайловском замке душили императора Павла, безжалостно и долго, пока он не выпустил свой горячий, неистовый дух, который я размазал ей по лицу и по телу, насыпав сверху еще немного окурков и пепла.

– Толстой, как я пойду домой? – спросила Антье, когда я немного угомонился.

– Я могу тебя проводить.

– А что скажет мой друг?

– А что ты хотела? Ты сказала, что любишь грязь, и я старался сделать тебе приятно. Поэтому не надо теперь меня ни в чем обвинять. Я старался загладить свою вину за то, что не угостил тебя сигарой. Я был дик, как сибирский тигр. Но если ты не хочешь идти в таком виде домой, я могу тебя помыть немного под краном.

В темноте я подвел ее к единственному в галерее источнику воды – старому умывальнику, в котором тесно грудились немытые тарелки, и открутил кран. Широким напором брызнула ледяная вода. Одной рукой я держал ее крепко сзади, развернув передком к умывальнику, другой – захватывал воду и мыл. Она кричала и старалась вырваться, но я тоже старался.

В итоге я проводил ее, так и не зажигая света, мокрую и грязную, до порога. И только при свете уличных фонарей я смог оценить все великолепие мною содеянного. Она выглядела поистине ужасно, как старая крыса, облитая ведром застоявшихся помоев. С трудом сдерживая подступающий смех, я пожелал ей спокойной ночи и запомнил, как она медленно уходила по тротуару вниз – в сторону Гумпендорферштрассе.

После этого Антье старательно меня избегала, и я, ее практически больше не видел. А теперь вдруг она дерзко объявляется в Санкт-Петербурге и сразу же наносит мне ответный удар.

– Спасибо, Антье, – говорю я, аккуратно засовывая сигару в нагрудный карман своей кожаной куртки.

От квартиры Будилова все иностранцы просто кайфуют. Когда они в нее попадают, им кажется, что это как раз то, что они и думали, представляя себе Россию, и ее быт. Квартира Будилова – это, так сказать, образцово-показательная коммунальная квартира. И она им нравится, она – как музей. Как музей быта и как художественный музей одновременно.

Картины Будилова гармонично уживаются там с соседями среди сковородок, кастрюль, выварок, шкафчиков, столиков, обвалившейся штукатурки и тому подобного. Петербург – город культурный, и соседи Будилова совершенно не против того, что он завешивает своими произведениями все пустующие пространства, ведь висят же картины в Эрмитаже, где жил царь и его семья. Поэтому, почему бы им не висеть и на Моховой? Соседи у Будилова хорошие. Они любят и понимают искусство.

Оказавшись в квартире Будилова, Антье и Йенс сразу же начинают фотографировать. Йенс – фотограф. С ним его подруга, которая просто так. И Франц тоже просто так, как нагрузка. Йенс и Антье приехали в Россию по делу, но, как говорится, с собственными самоварами. И их можно понять. Некоторые иностранцы даже едут к нам со своими продуктами, боясь, что здесь свирепствует голод, и что им здесь ничего не удастся купить.

Целью приезда Антье является сбор информации для ее агентства о ситуации в российском мире дизайна и архитектуры. То есть, она шпионка, поскольку сбор информации о чем-либо большинством словарей определяется как шпионаж. Правда, там стоит еще слово "секретной".

Значит, сбор секретной информации о чем-либо, является шпионажем. А то, что информация о российском дизайне и архитектуре может быть секретной, я вполне допускаю. По крайней мере, это секрет для меня. В этом я убеждаюсь, когда Антье просит меня показать ей что-нибудь достойное в этой области в Санкт-Петербурге. Тут мне приходится разводить руками.