Владимир Яременко-Толстой - Мой-мой

– Сегодня у меня должен был быть массаж в пять, но

Лена-массажистка почему-то не пришла, хотя я с ней договаривалась.

Завтра я позвоню твоей Гульнаре.

– Позвони. Мне будет интересно узнать твое мнение о ней.

К девяти детей разбирают. Мы остаемся одни. Пия зовет Кая и усаживается с ним на диван, обняв его за плечи. Ее лицо приобретает серьезное, сосредоточенное выражение. Знаком руки она предлагает мне сесть в кресло напротив. Мы смотрим в глаза друг другу. Я пробую улыбнуться, но не могу. Она ждет, чтобы я начинал говорить. О чем?

Я молчу. Она тоже молчит. Молчание становится неловким. Кай ерзает. Мой взгляд скользит по столу и цепляется за бутылочку с массажным маслом, которым Пия натирала мне в субботу ступни ног. Она сказала, что любит это делать, она делала это своему мужу, а теперь, если мне понравится, станет делать и мне. Мне понравилось, поэтому я говорю:

– Может быть, ты сделаешь мне foot massage?

– Нет, – упрямо отвечает она.

– Тогда я пошел. Мне надо еще совершить сегодня несколько международных звонков.

При этом я поднимаюсь с кресла и, ловя на себе недоумевающий взгляд Кая, Пия явно готовила его весь день к этому разговору, бросаю ему по-английски:

– I am going. I have to make some international calls.

Я вижу, как дергается при этом лицо Пии, становясь несчастным и жалким. Маска сосредоточенности и серьезности слетает с него в мгновение ока.

– Не уходи, – шепчет она сорвавшимся голосом. – Пожалуйста, не уходи…

Но я вдруг наполняюсь решимости быть до конца жестоким. Она достаточно испытывала мое терпение и трепала мне нервы весь сегодняшний день. Пусть теперь хорошенько подумает над собственным поведением. Надо ее наказать, проявить твердость, иначе она будет меня ломать в будущем. Я должен быть сильным и жестким!

– Почему ты никогда не скажешь мне правду? – слышу я ее беспомощный лепет.

Повернувшись, я выхожу в прихожую, быстро обуваюсь и, не оглядываясь, бегу по лестнице вниз, не в силах больше себя контролировать. Я бегу по улице, переходя постепенно на шаг, и без лифта по лестнице поднимаюсь на шестой этаж.

Только у себя дома замечаю, что меня сильно знобит. Лоб покрывается испариной, к горлу подступает тошнота. Я чувствую, что надо вернуться, но мне удается себя сдержать. Каким-то образом попробую вытерпеть до утра, чтобы все перегорело. Не стану идти на поводу у женщины! Завтра она будет как шелковая. Если я вернусь сейчас – я признаю свое поражение. Она хочет, чтобы я возвращался. Она меня ждет. Может быть, наивно надеется, что я действительно сделаю только несколько необходимых звонков и приду назад? Но я не приду! А звонки я сделаю – и первым делом я позвоню Ольге!

Ольга дома. Ольга рада, что я объявился.

– Хочешь, я скажу тебе что-то хорошее? – спрашивает она.

– Скажи, мне это сейчас нужно! А еще расскажи о Будапеште, как там было?

– Хорошо, сейчас я приеду и все тебе расскажу.

– Это и есть то хорошее, что ты хотела мне сказать?

– Да, встречай меня у метро через час – в половине одиннадцатого.

Насколько эротичными могут быть слова? От разговора с Ольгой мне становится легче. Я ощущаю эрекцию, снимаю штаны и подхожу к зеркалу, в котором отражается мой нетерпеливо подрагивающий хуй, который через час я всажу в Ольгу, и который еще совсем недавно – вчера вечером, показывал в соседней Финляндии свои лучшие стороны. Почему же так возбуждают слова и мысли?

Они зачастую возбуждают сильнее самого телесного акта. Однажды, я не мог кончить на проститутке, привезенной ко мне с Суворовского проспекта Маленьким Мишей. И тогда я потребовал, чтобы она шептала мне в ухо:

– Я люблю тебя! Ты мой единственный и неповторимый. Мне с тобой хорошо!

– Но это же не правда! – возмутилась она. – Я не стану этого делать, потому, что я тебя не люблю! Это – обман! Я тебя ненавижу!

– В сексе нет, и не может быть правды, в нем все – обман и иллюзия! Секс – это очень странная штука… Хорошо, если ты не хочешь шептать о любви, тогда кричи о ненависти! Кричи – "Я тебя ненавижу!"

– Я тебя ненавижу, – злобно прошипела она, и я кончил.

А Ольга похожа на весенний цветочек, ее светловолосая головка, надушенная легкими духами, выглядывает из фиолетовой в клетку рубашки с расстегнутым воротом, ее ноги в черных чулках, поставленные на высокие каблуки, напоминают тонкие стебли. Поверх рубашки она завернута в весеннюю курточку-обертку. Я беру ее и целую, вышедшую из метро на станции "Чернышевская", чтобы насытить мою весеннюю похоть. В легких сумерках начинающихся белых ночей я веду ее по Фурштатской улице к Таврическому саду. Зачем – туда, а не сразу домой – не знаю!