Ирина Муравьева - Дневник Натальи

— В палату начали заглядывать другие больные, и тогда нянька гаркнула, обрызгав слюною твое лицо. Помнишь?

…помню, помню… Она обрызгала меня слюной и проорала: «Свяжем тебя сейчас, хулиганка! Доиграешься!»

— Потом пришел еще один врач, пожилой, седой. Приказал сделать укол. Тебе сделали укол, ты затихла. И он сказал: «Я с ней посижу…»

…он пододвинул стул и сел рядом с кроватью. Он почти ничего не сказал мне, так, общие слова, но я его не забуду…

— Тебя выписали на восьмой день, помнишь? Феликс встретил тебя с цветами.

…ужасно! Он стоял в раздевалке — подтянутый, красивый, с большим букетом сирени. Вот почему меня преследует этот запах! Нянька — не та, страшная, а другая, молоденькая, поддерживала меня под руку. Я увидела его с этим букетом, и что-то оторвалось у меня внутри.

— Ты подошла к нему. И он — помнишь? — обнял тебя и сказал: «Ну, ладно. Все будет хорошо. Первый блин…»

…я чуть не ударила его, но сдержалась. В конце концов, кроме него, у меня не было ни одного родного человека…

На Ваганьковском кладбище, кроме нас двоих, тоже никого не было. Я сказала себе: нет, это не так. Рядом лежат мои родители, в двух шагах — Платонов. У меня есть близкие люди, я не одна. Эта мысль принесла неожиданное облегчение.

— Вот, — продолжала она, и я увидела себя, отраженную в ее зрачке. — Все, что могла, ты вспомнила. Остального ты просто не знаешь.

— Чего остального? — спросила я.

— Ребенок-то жив, — сказала она. — Тебя обманули.

Я не закричала, нет, это точно. Я, кажется, решила убежать от нее, но осталась. Обхватила черный камень «врача-человека» и поползла на землю.

— Ты мне лжешь, — сказала я, вжимая в камень лицо. — Признайся, ты лжешь! Кто ты?

Она усмехнулась:

— Не узнаешь? Я ассистировала при твоей операции.

Да, лицо ее было мне знакомо, но ассистентка? Не было там никакой ассистентки!

— Я принимала твоего сына. Он родился очень слабым. Но дело в том, что…

— В чем? — спросила я.

— Он был больным ребенком, неполноценным.

— Почему мне его не показали? Кто его хоронил?

— Он не умер, говорю тебе! — В голосе ее послышалось раздражение. — Его перевезли в специальный детдом. Твой муж подписал отказ.

— Что? — спросила я. — Какой отказ?

— Ну, он же всегда был предателем! — сказала она (где я слышала именно эти слова?). — Он предал тебя при первом же испытании. Решил за вас обоих.

— Что решил?

— Отказаться от своих родительских прав. Он обошел все законы. Тебе сказали, что ребенок умер. И ты поверила.

У меня почернело в глазах. Я поверила!

— Врешь! — сказала я ей. — Врешь, гадина!

— Ищи, ищи, — ответила она. — Ищи сыночка, ищи! Я же нашла своего. — И показывает на черный памятник. — Но опоздала, видишь? Опоздала, не спасла. Без меня закопали, ищи.

И смотрю: опять, как тогда — встает и уходит, торопится.

— Подожди! — кричу я ей. — Стой! Подожди!

Она не оглядывается. Я вскакиваю с земли, бегу за ней. Оборачивается. Страшные у нее эти брови, красные, вспухшие, зачем она их выщипывает?

— Завтра приходи, — говорит она. — Завтра поговорим.

— Подожди! — умоляю я. — Где он, ты знаешь?

Она не отвечает, уходит. Гадина! Гадина!

21 июня (6 часов утра).Сегодня моему сыну исполняется двадцать пять лет. Он родился 21 июня 1974 года.

Я все продумала, все восстановила. Эта женщина не врет. Она сказала мне правду. Потому что все, что она сказала, — было. Так и было.

Значит, вот что: Феликс меня обманул, потому что не хотел быть отцом слабого, больного ребенка (что значит: «неполноценного»? Чушь!).

Он предал нас: меня и моего сына. Моего единственного сына.

Я всегда чувствовала, что он жив, сыночек, я знала! А Феликс старался, чтобы я ничего не поняла! Он думает, что я ему поверила! Ха! Феликс! Я тебя разоблачила! Напрасно ты встречал меня с сиренью, напрасно! И напрасно ты вился ужом в первые дни после больницы! «Наташечка, Натулечка! Что тебе принести? Хочешь ягодку? Клубнику?»

Принеси мне моего сына, Феликс.

Теперь самое главное. Я должна сосредоточиться и не терять головы. Главное: он жив. Господи, благодарю Тебя! Cын мой жив.

Буду его искать. Не думаю, что это так уж трудно. Куда они сдают больных детей? Москва невелика. Сколько в ней подобных домов? День и час его рождения знаю точно: 5 часов 30 минут утра, июнь, 21-е, год — 1974-й. Фамилию мы не меняли. Имя? Как же его там, без меня, назвали? Сергеем? Может быть, Александром?

Искать, искать, искать, Наталья!

План мой таков: разыскиваю сына и немедленно забираю его домой. Феликсу даже ничего не говорю, пусть потом удивляется! Они думают, что меня хоронить пора, что я — тень, а — вот вам! У меня сын есть, и этому сыну нужна мать. И мать для него костьми ляжет. Нюру я должна буду поставить перед фактом: так и так, девочка, вот твой брат, познакомьтесь. Папочка, правда, посчитал, что тебе лучше одной, но ты ведь хотела братика, так? Вот тебе братик. И придется вам с Яном потесниться. Моему сыну нужна отдельная комната, он уже намыкался по детдомам!