Ирина Муравьева - Неизданный Достоевский

Не помня себя, Рогожин подхватил ее на руки и, как пушинку, бросил на кровать.

— Люблю тебя до смерти, нету, окромя тебя, никого, одна на весь свет, королева моя, не губи душу-то, — бормотал он, как в бреду, задыхаясь и покрывая поцелуями ее шею и обнажившуюся грудь. — Ох, и сладкая!

Настасья Филипповна закусила губу, лицо ее исказилось. Рогожин начал поспешно сдирать с нее белую кружевную сорочку, торопясь, расшнуровывать корсет. Настасья Филипповна вдруг с силой приподнялась на подушках и оттолкнула его.

— Поди прочь, — громко и почти спокойно сказала она. — Я с лакеями дел не имею. Найди себе купчиху под стать. Или прачку какую. С ней и забавляйся.

Рогожин, от неожиданности потерявший было равновесие, хрипло и шумно дыша, наклонился над ней и обеими руками схватил ее за щеки.

— Не вводи во грех, — как затверженный, повторил он, — пожалей, Настасья Филипповна…

— А не нравишься ты мне, так что делать? — снова засмеялась она и опять попробовала было оттолкнуть его от себя. — Ну, вот лицо твое мне не нравится, и волосы твои, и борода твоя черная! Что прикажешь делать? Насильно-то, как говорится, мил не будешь!

— Будешь, — задыхаясь, вспенившимися опять губами прошептал Рогожин. — Теперь уж поздно тебе меня гнать, теперь уж я свое-то возьму! Хватит, лебедь белая! Покуражилась!

— Ой, а что пахнет-то от тебя как? — сделавши гримаску, спросила Настасья Филипповна. — Давай уж, Парфен Семеныч, я тебе из кувшина полью, или лучше, знаешь что, возьми у меня, в мешочке там, флакон с золотой крышечкой, руки хоть спрысни!

Этого Рогожин не вынес. Как безумный, занес он над ней кулаки и замер, глядя на нее своими налитыми кровью глазами.

— Дотронься только, мужик, — по-змеиному прошипела Настасья Филипповна. — Бить ты еще меня будешь! Пошел, кому говорю! Прочь пошел!

Рогожин бросился вон из комнаты и через секунду воротился с ножом.

— Не вводи во грех, — как исступленный, повторил он, — пожалей, Настасья Филипповна!

Глаза их встретились. И такое прочел он в ее вдруг погасшем, затихшем взгляде, что вся кровь в нем остановилась. Это была не ненависть, не гнев, не всегдашнее ее раздражение — о, нет! Это был взгляд человека, которому все и давно безразлично, и он только по привычке реагирует на окружающее, понимая, что никто вокруг не догадывается и никогда не догадается о том, что с ним на самом деле происходит.

— Не можешь? — горько спросил Рогожин, судорожно переложив нож из одной руки в другую. — Никогда?

Она тихо покачала головой, и новая гримаска появилась на ее лице: словно она пытается, но не в силах подавить в себе отвращение.

— Брезгуешь? — вскричал он.

— Иди к себе, Парфен Семеныч, — прошептала она с неподдельным равнодушием. — Право слово: иди.

Рогожин отступил было на шаг, но — прошла секунда — и он, как безумный, упал всей тяжестью своего тела на тело Настасьи Филипповны, не выпуская из руки нож.

— Пожалей, — забормотал он, — не вводи во грех… кому говорю…

— Н-н-нет, — прохрипела она, пытаясь скинуть с себя навалившегося на нее Рогожина, — п-п-пусти-и…

Удар пришелся чуть ниже сердца. Настасья Филипповна громко вскрикнула и забилась, сминая простыни. Рогожин вскочил на ноги, в ужасе глядя на нее.

— А-а-а, — простонала она, пытаясь обернуться к нему, — вот и славно… Вот и…

Тонкая струйка розовой слюны медленно вытекла из ее полуоткрытого рта, дыхание стало редким и трудным. Рогожин схватил ее на руки и, как ребенка, начал бессмысленно носить по комнате. Потом он остановился, всматриваясь. Настасья Филипповна уже перестала дышать. Лицо ее тут же переменилось. Прежнее брезгливое выражение исчезло с него и заменилось той простодушной торжественностью, какая бывает у маленьких детей, если им удается высоко подпрыгнуть, например, или разгадать хитрую загадку. Темные глаза, еще не до конца утратившие своего влажного блеска, смотрели на Рогожина приветливо и задумчиво, как она никогда, за все их время, ни разу не посмотрела на него.

Рогожин тихо положил ее на кровать, расправил вокруг нее атласное покрывало и измятые простыни. Руки его сильно дрожали, но движения были деловитыми и осмысленными. Расправив простыни, он осторожно подложил под голову умершей две высокие подушки, словно стараясь, чтобы ей было удобно, потом пригладил ее густые, прекрасные волосы и только после этого трясущейся ладонью закрыл Настасье Филипповне глаза. Проделав все это, он поцеловал умершую в лоб и выпрямился. Главная мысль, что ему необходимо немедленно, сейчас же сообщить о случившемся князю, возникла в его голове и