Андрей Голяк - Ничего, кроме настоящего

– Спасибо, – и ушла.

Я облегчённо вздохнул. Будем надеяться, она оставит меня в покое.

Ни к чему мне эти игры в загадки. Тем временем, веселье вступило в решающую фазу. Мне уже не давали передышек, и я пел, и пел, и пел, и пел. Когда руки меня уже не слушались, менеджерица попросила:

– Давай пять самых лучших песен, и на сегодня всё.

О, матка бозка!15 Дай мне дожить до конца этих пяти песен! Я надулся и выдал им эти пять песен. После чего демонстративно зачехлил гитару и уселся отдыхать. Было довольно поздно и нужно было ждать, пока меня отвезут домой. Я потихоньку налегал на всякие вкусности, потягивал коньячок и приходил в себя. Общаться ни с кем не хотелось. Волнами общего оттяга ко мне прибивало каких-то надоедливых баб, виснущих на плечах, пьяных настырных мужиков, желающих потрепаться о музыке… Я старательно отфутболивал их – хотелось отдохнуть. Тяжёлая хрустящая усталость навалилась как-то вдруг. Неожиданно. Срочно нужно было ехать домой. Хватит праздничных фейерверков! Несмотря на внушительный "парнас", меня тошнило от самого себя. Верх стремлений – просирать себя в кабаках.

Подошла ответственная девица, выплатила мне гонорар и сказала, что машина ждёт меня внизу, возле входа. Я взял гитару, оделся в гардеробе и пошёл к выходу. Возле дверей меня поджидала Марина.

– У тебя есть телефон?

– Нет, – нагло соврал я.

– Не хочешь, значит, чтобы я звонила. А я, ведь, могу у Жени узнать. Но не буду этого делать – не в моих привычках навязываться.

Вот номер моего телефона, – она протянула мне листочек из блокнота,

– позвонишь, когда захочешь.

– Хорошо, – я сунул бумажку в карман.

– Удачи, музыкант, – она быстро провела ладонью по моей щеке.

– Счастливо, – я повернулся и быстро пошёл к дверям.

Перед тем, как сесть в машину, я вынул из кармана листок с номером телефона, скомкал его и выбросил. Потом я закинул гитару в салон и плюхнулся на заднее сиденье. Машина тронулась, а я уголком глаза заметил, что в дверях стоит Марина и наблюдает за мной. Но меня это не волновало – я просто хотел поскорей попасть домой.

Потом мне не раз приходилось зарабатывать деньги таким макаром и я перестал стыдиться этого. Я стал относиться к такой работе проще – как к работе грузчика, например. Но этот первый опыт мне почему-то запомнился, и я вспоминаю о нём всякий раз, когда встают в памяти времена ломки больших надежд и знакомства с реальной жизнью.

Время катилось старым потрескавшимся раздолбанным колесом. Я как-то потерялся в своих лабиринтах и на действительность реагировал слабо. После того, как произошёл перелом в репетициях с Васылём и наши упорные "искания" стали давать первые результаты, я ожил. С наркотиками и алкоголем было покончено – я не собирался себя хоронить после того, как нашёл выход из вонючего тупика, в котором прозябал столько времени. В меня будто влили новую кровь. Я чувствовал, как она шурует по моим венам, гонит в мозг новые задумки, новые образы, новую энергетику. Я снова стал дышать. Я стал по-другому ощущать время.

Это было время мистики, время ощущений, найденных наощупь, время заклинаний произнесённых вслух. Мы пытались добиться того, чего добивались шаманы – методом иррациональных воздействий, найденных эмпирически, ввести человека в транс, провести его по тропинкам подсознания, расщепить его воображение. В нашем случае слушатель становился необходимым звеном энергетической цепи, воссоздающей требуемый атмосферик. Это было время поиска и экспериментов.

Васыль отбросил свои консерваторские заморочки и с головой окунулся в наши экзерсисы. Оказалось, что он обладает тонкой чуйкой, мощной подачей и неисчерпаемыми запасами энтузиазма. Он умел заставить свою виолончель рассказать то, что требовалось. И в её рассказах слышались и ведьмины рыдания, и змеиные шёпоты, и рёв водопадов, и лирика сумерек… Там было всё.

А потом нашёлся Димка. Именно нашёлся, материализовался из толп пипла, шляющегося по "подземке". Я привёл его на репетицию и предложил попробовать себя в качестве гитариста. Играл он довольно коряво, но в тему въехал моментально. Его своеобразная манера была спрятана именно в его корявости, в его непрофессионализме. Мы услышали его в нашей музыке и сказали хором: "Это самое ТО!"

И теперь уже три фанатика вылавливали по крупицам то, что удавалось расслышать в хаосе музыкальных нагромождений. Было много работы, много ссор, много всего. Мы притирались друг к другу, учились сосуществовать в цепкой паутине созданных нами же музыкальных образов. Ежедневные изматывающие репетиции с утра до вечера, радости находок, депрессняки разочарований – мы прошли через всё это.