Владимир Митрофанов - Врачу, исцелись сам!

В конечном итоге, то от шторма, то ли от старости, прямо в море от корабля что-то там снизу отвалилось, он набрал в отсек забортной воды и, изрядно отяжелевший, вернулся на базу. Там сначала сгрузили на склад боезапас, потом пошли на свое место. Голова трещала как после серьезной многодневной пьянки. Команде сказали, что, скорее всего, корабль будут ставить в сухой док.

На следующий день играли в футбол с экипажем другого морского тральщика. И продули со счетом 3:0. Борисков стоял на воротах и опозорился, пропустив все эти три мяча. Кроме того, к окончанию матча он весь с ног до головы был в грязи, и вечером пришлось стирать робу и тельняшку. Сменки у него не было, и, ожидая, пока высохнет тельняшка, он сидел на палубе голый по пояс, читал книжку.

Ветер с моря холодил ему спину, и по коже пробегали мурашки.

Двадцатого июля в свой день рождения Борисков отпросился у командира и сошел с корабля будто бы по делу в госпиталь, где работали Витя Зимин и Санька Жуков. Выпить у них не было, просто поговорили, выпили чаю, потом пошел к себе. По дороге сел в сквере на скамеечку, стал писать Евгении письмо. Пахло морем. Совсем рядом у причальной стенки стояло огромное госпитальное судно "Обь". Через сквер мимо Борискова разболтанным строем куда-то прошла вся в черном мелкорослая команда подводной лодки.

К обеду, Борисков вернулся к себе на корабль, поднявшись по трапу и козырнув флагу на корме. Таков был порядок. В бухте колыхалась радужная пленка. На корме матрос с сачком на шесте вылавливал или отгонял от борта к другому кораблю плавающий мусор и дерьмо.

Пообедали. Бачковой "помыл" посуду. На тральщике мытье посуды заключалось в том, что алюминиевую миску просто протирали газетой.

Еда была очень жирной, и мыть ее нормально в тех условиях было действительно крайне неудобно. Борисков, как медработник, пытался, было, в это дело внести усовершенствование, но у него ничего не вышло и он на это дело плюнул.

Было так тоскливо, что после обеда Борисков решил навестить

Хлебникова, вдруг у него есть что выпить спиртного.

Хлебников находился на судне связи, которое стояло прямо к борту борт с "Комсомольцем", однако зайти туда по трапу Борискову не удалось: какой-то мичман с мостика заорал на него: "Эй, ты, куда прешь?" Пришлось перелезать через борт. Был священный адмиралтейский час. Все на корабле дрыхли без задних ног. Тучный Хлебников, конечно же, тоже спал в медпункте. Насилу он открыл глаза. Поболтали.

Говорили, что через какое-то время после окончания института он внезапно умер от острой сердечной недостаточности.

Общее впечатление от этих сборов состояло в том, что на флоте тоже царит полный бардак.

Лет, наверное, через пять после окончания института Борискову отправили на сборы на Северный флот. Там его поставили заменять ушедшего в отпуск штатного корабельного врача. Сборы те прошли довольно спокойно и скучно. Впрочем, там, во время парада, произошла одна пренеприятная, но довольно героическая история. Впереди колонны шли барабанщики, один из них выронил барабанную палочку, а шедший сзади курсант наступил на нее ногой, прокатился на ней, чуть не упал и наткнулся шеей на штык идущего сзади. Лезвие распороло ему мышцу шеи прямо под правым ухом. Из раны струей на воротник полилась кровь, оставляя следы на асфальте. Но он героически продолжал идти и держал свое место в строю все время парада, чем вызвал восторг у присутствующих. Бывают бесполезные вещи, а бывают и бессмысленные поступки. Борисков тогда участвовал на уровне зажимания раны на шее и накладывания давящей повязки, да помогал ставить носилки в машину в госпиталь. Больше ничего интересного не происходило. Каждое утро в его каюте появлялась пара-тройка матросов с какими-то жалобами, не желавших идти на зарядку. Кого-то он освобождал, записывая в специальный журнал, а кого-то посылал подальше.

Была уже поздняя осень. Как-то с другими офицерами стояли на пирсе. С корабля на причальную стенку с кормы полетел камень с привязанным к нему веревкой, или, на морском жаргоне, "концом", за который надо было уже из воды вытащить причальный трос и набросить его на кнехт. Было довольно холодно, и даже смотреть было страшно, как можно тащить такую мокротень из ледяной шуги. Стоявшие тут офицеры тут же заревели команды, матросы сделали вид, что не слышат или заняты другими делами, только один матрос щуплого вида, помчался ловить этот конец, ему еще по пути врезали пендаля, он хватал его голыми руками, тащил из ледяной воды. "Ну, точно сейчас у него будет обморожение пальцев!" – подумал Борисков, которому даже смотреть на это было страшно. Пара-тройка человек на корабле и так уже ходила с забинтованными руками, причем очень довольные, потому что в связи с этим их освободили от утренней зарядки.