Владимир Митрофанов - Врачу, исцелись сам!

Борискова все это было ужасно и напоминало ему пение под караоке, которое могут вытерпеть разве только очень пьяные, глухие или сами поющие. Музыкальных профессионалов типа Брамса, Шопена или Свиридова тут же бы стошнило, и притом мучительно. Впрочем, это была безобидная забава. Так же как и эти стихи, которые Заслонкин сочинял в огромном количестве. Сам он на любую критику в свою сторону говорил: "А всем моим родственникам и знакомым нравится!" Но всех этих его родственников и знакомых поражала сама возможность и способность говорить русским языком в рифму и не матом. Ведь как они сами не пытались, придумать другую рифму, кроме как "смородина – родина" или "поздравляю-желаю" – ни у кого из них не получалось.

После пятого курса ребят послали на военные сборы. Борискова распределили ехать в Лиепаю. В Риге была пересадка и несколько часов свободного времени. Там они с Хлебниковым и еще с другими ребятами долго искали хоть какой-нибудь пивной бар и только с очень большим трудом нашли. Прохожие их посылали в совершенно разные стороны. Но посидели там очень хорошо. Пивной бар назывался "Под дубом". Потом сели в поезд до Лиепаи. С вокзала их привезли на автобусах на военно-морскую базу. Потом всех построили на плацу и стали распределять по частям. Борискова, Хлебникова и еще одного парня распределили в группу кораблей ОВР (охрана водного района). Так он оказался на морском тральщике "Комсомолец". Там его, в общем-то, никто не ждал, но мичман, который был командиром медицинской части, обрадовался, поскольку это давало ему возможность отдохнуть, то есть на службу не выходить. Борисков получил койку в помещении медпункта, но ни разу толком не выспался, потому что с утра до вечера постоянно на весь корабль орала трансляция, то стоиться на зарядку, форма одежды такая-то, то "приступить к проворачиванию механизмов" и так далее, а самая приятная была вечером: "Команде пить чай". На чай давали кусок белого хлеба с маслом. Однажды он обнаружил: на масле отпечаталась крысиная лапка. Крыс на корабле было необыкновенно много, а на громадном крейсере "Свердлов", где находился знакомый парень с курса Леха Игумнов – вообще ужасно. Леха ночью практически не спал: очень боялся, что они будут кусать его за ноги.

Воспоминание об этих сборах на флоте у Борискова было связано с тошнотой и запахом нагретого моторного масла. Несколько дней они были в море, и все эти две недели там бушевал шторм. Когда вышли за молы, тут же началась качка, Борисков благополучно слег и какое-то время лежал в мучениях и тошноте. Качка была страшная, пройти по кораблю ровно было просто невозможно. На палубу выходить запретили вовсе, чтобы не смыло. Сквозь стальные заслонки иллюминаторов от ударов волн просачивалась вода, вещи болтались и катались по все каюте. В тот первый день Борисков и не обедал, но вечером, когда по трансляции объявили: "Команде пить чай", взбодрился. Кормился он в матросском кубрике, чаю попить, понятно, при такой тошниловке не удавалось, но хлеб и масло требовалось неотложно забрать, иначе оно было бы безжалостно сожрано. Борисков лежа накинул ботинки, продышался и стремглав бросился в кубрик, болтаясь по коридору от стенки к стенке. Спустившись по трапу, он схватил со стола свою пайку, стремительно помчался назад и прямо в ботинках упал на койку, чтобы отдышаться. Что они там, в море, делали, куда шли, – никто, естественно, матросам не говорил, не ваше дело. И даже хлеб ели консервированный, потому что свежий закончился. Он был чем-то пропитан, кажется спиртом, и для его восстановления его нужно было нагреть, чтобы спирт испарился. Греть-то его грели, но видимо не додерживали в печке, и хлеб получался горький, противный. Нечто подобно произошло, когда через несколько лет случайно на банкете пролили водку в тарелку с нарезанным хлебом, и Борисков укусил, не заметив, пропитанный водкой кусок, тут же и вспомнил тот корабельный хлеб. А вот на крейсере, рассказывали ребята, была своя пекарня.

Ночью охотники на крыс залезали в тестомесильню, вооруженные кистенем, на какое-то время выключали свет, и крысы туда начинали лезть, и по ним надо было лупить кистенем. Крыс этих собирали, и говорят, был обмен крыс на отпуск. Некоторые из матросов, которые не могли набрать, меняли или покупали крыс у других. Такие ходили истории. Борисков верил в них и не верил. Но однажды сидели в кубрике и смотрели телевизор, когда вдруг откуда-то с проходящих под потолком труб сверзилась огромная крыса и тут же куда-то унеслась. А один раз на куске масла он увидел четкий след крысиной лапки.