Владимир Митрофанов - Зачистка территории

Павел удивился такой горячности его речи. Шахов же от них даже чуть поотстал, чтобы не слушать весь этот бред.

Той же ночью Жорик Кулик вдруг проснулся, словно его толкнули, и уже не смог заснуть. Рядом под одеялом громоздилась храпящая туша жены. Тикали часы на стене. В другом месте – на серванте – светились зеленым цифры будильника – 03.52. Самое страшное время. Спящая жена вдруг громко пернула во сне. Даже кошка, лежащая в ногах, вскочила от испуга. Кулика объял ужас. Встреча с друзьями юности чем-то сильно повлияла на него. Действительно он – тряпка, а не мужик – это был факт. Действительно, он всегда подчинялся чужой воле, но по-настоящему роковым был миг, когда он поддался воле этой злой женщины. И не было в мире человека, который внушал бы ему больший страх, чем Клава, спавшая сейчас рядом с ним. Ее невозможно было победить – ее можно было только убить, или сбежать от нее, хотя это требовало невероятной хитрости. И внезапно решение проблемы выскочило как яркая вспышка: "Надо бежать!" Он стал думать, как достать паспорт, который был где-то спрятан у Клавы. Можно было попросить ребят, чтобы организовали вызов в милицию или в отдел кадров, и тогда паспорт умыкнуть или "потерять". Но к побегу нужно было накопить денег. Тут существовала проблема, поскольку все его деньги Клава сама лично снимала с карточки и забирала их все себе; вечером запросто могла пошарить и по карманам – нет ли заначки с приработка. Бежать надо было – куда-нибудь подальше – за Урал – работу он, всяко, найдет – электрики нужны всюду. Нужно только было аккуратно вынуть трудовую книжку из отдела кадров, где начальницей работала Клавина подруга. Шансы у Жорика были, конечно, ничтожные, но все-таки они были, и он собирался буквально завтра в воскресенье подработать на рынке и уже отложить первые деньги, спрятав их в сарае. Он, как заключенный в лагерном бараке, уже просчитывал каждый шаг, чтобы однажды вырваться на свободу. Жизнь его внезапно обрела смысл.

Но это было позднее, а пока он продолжал переругиваться с Клавой, уклоняясь от летящих в него предметов, а его бывшие одноклассники шли дальше по улицам города. Павел продолжал массировать кисть правой руки, видимо, несколько пострадавшую в схватке.

– Да ты Марата-то, случаем, не убил? – обеспокоено спросил его

Шахов.

– Что ты такое говоришь! Типун тебе на язык! Нет, конечно, хотел бы убить – сразу бы и убил. А так – пусть лечится, – сказал Павел. -

Жалко, руку отбил.

– Да за что ж ты его кружкой-то? – спросил вдруг Хомяков, нервно прыснув смешком.

– Черт его знает. Так получилось. Сразу не упал ведь! Я даже испугался! – рассмеялся Павел.

– Э-эх, я вдруг почувствовал, что мне будто бы семнадцать лет!

Помнишь, как каждую субботу ходили на танцы в Ремизу? Ранней весной.

Ледок еще был на лужах, хрустел под ногами. Ах, какое забытое хорошее чувство! – мечтательно сказал Хомяков. Он не особо-то поверил, что Павел чего-то испугался. Он Павла знал с детства и не сомневался, что Марат был обречен с самого начала.

– Ладно, все, парни! – сказал Павел. – Я отчаливаю. В два часа иду с Дашей в музей! Хочу еще успеть побриться, зубы почистить, чтобы пивом не несло. Да, в баню-то идем? Значит, в семь часов встречаемся на прежнем месте.

– Вы встречайтесь, а я сразу туда подойду, могу чуть опоздать! А ты смотри, Павел, не упусти Дашу! – сказал Хомяков очень серьезно. -

Это, ей Богу, будет непростительная ошибка!

Павел и сам чувствовал это, поэтому, ничего не сказав, двинулся в сторону теткиного дома.

Шахов с Хомяковым и Димой Росляковым шли мимо магазина "Продукты

24 часа"

– О! Мой любимый магазинчик! – сказал Хомяков.- Я сейчас!

Кстати, магазин этот принадлежал ему. Буквально через минуту он вернулся, держа в руках три больших вымытых яблока. Угостил ребят:

– Надо пивной дух отбить, а то меня Татьяна запилит!

Потом Росляков тоже куда-то ушел, и Шахов с Хомяковым двинулись далее только вдвоем.

Хомяков, не переставая интенсивно с треском жевать яблоко, вдруг сказал, не глядя Шахову в глаза:

– Ты что, в Паше сомневался? Зря, ведь Паша всегда побеждал! Ну, разве что один раз в конце зимы перед армией нам хорошо вломили, так и то, потому что мы с ним здорово перебрали и оказались втроем еще с одним парнем против не помню уже скольких человек из Ремизы – пяти или шести. Мне тогда попало капитально, вот, – он ткнул пальцем себе в лицо, – шрам остался – бровь зашивали, но и то отбились. То есть меня-то и того парня вырубили почти сразу, а Паша отмахнулся. Я из канавы, когда пришел в сознание, смотрю: такой бой идет – бог ты мой! Но Паша все-таки остался на ногах. И меня потом до дома дотащил. Поставил к двери, позвонил и убежал. Мать открывает – и сразу в крик. Я стою весь в крови, бровь, как лоскут, болтается, нос сломан, одежда в грязи – с нее аж течет. Действительно поехали в больницу, зашивали бровь, нос вправляли реально – с хрустом. Неделю в больнице лежал с сотрясением мозга и еще недели две дома – читать даже не мог. А самая главная история, связанная с Пашей, состояла в том, что у моей Татьяны тогда был ухажер из ее же школы. И, не исключаю, что между ними была какая-то симпатия, особые отношения.