Владимир Митрофанов - Зачистка территории

Сергеевичу пришлось протискиваться мимо нее боком.

В комнате за столом сидел врач и что-то писал. Участковый и еще один лейтенант милиции стояли и разговаривали у стола, и еще сержант с рацией сидел на подоконнике раскрытого настежь окна. Около сержанта на стуле сидел взъерошенный недовольный санитар. У противоположной стены на стуле устроилась грязненькая молодая женщина с туповатым лицом, в странном платье и в платке. На кровати же, которая была вся смята так, что виднелся и замызганный полосатый матрац, неподвижно лежал, как чужой предмет, его, Ивана Сергеевича, сын, Сашка, совершенно голый, раскинув руки, одна из которых свисала до пола, и кисть ее была совершенно лиловая; рот у Сашки был открыт, на теле через живот лежал какой-то провод.

Сердце у Ивана Сергеевича подпрыгнуло к горлу. Милиционеры глянули на него, как из тумана, а участковый о чем-то спросил. Иван

Сергеевич ничего не понимал и стоял, держась за стену, совершенно бледный, и будто чего-то сглатывал. Но все же через минуту он почувствовал себя чуть лучше и обрел возможность слышать.

Все это время дебильная молодая женщина что-то тихо гундосила: то ли себе под нос бормотала, то ли давала показания. Внезапно, грубо отпихнув Ивана Сергеевича, в комнату вдруг ворвалась та самая полубезумная тетка со спитым лицом и закричала визгливо:

– Эта стерва его и напоила!

Тут она страшно матом обругала женщину, сидевшую совершенно безучастно и продолжавшую что-то бормотать, и сделала попытку ее ударить, но милиционер перехватил руку и оттеснил скандалистку.

– Эта стерва напоила его, чтобы с ним лечь! Я подозревала, что к нему другая ходит! Я ведь жила с Сашей, – торопливо говорила вошедшая милиционеру, – я ухаживала за ним, стирала ему… Полгода с ним живу, как сын уехал в Приморский край… А эта стерва, – она опять сделала попытку вцепиться молодой женщине в лицо, но снова милиционер перехватил ее корявые руки, – она его напоила, а ведь ему нельзя было пить – у него же больная печень. Он так на сына моего похож! И нечто большой: пьяный может описаться, а я приберу. Он ведь, как выпьет, может и убить, и меня бил, и все ему страх какой-то, закрываться надо… Я два дня его искала. Я его жалела, а он бил меня невозможно. А эту суку – я ее не знаю – впервые вижу, он, наверно, втихаря приводил! – в каком-то исступлении причитала явно безумная женщина, брызгая слюной. Ее выпихнули из комнаты.

В это время врач и санитар подошли к кровати и, взявшись в резиновых перчатках за тяжелое мертвое тело, пододвинули его к краю вместе с простыней. Голова трупа мотнулась и из открытого рта вылилась на постель какая-то желтая жидкость, а в комнате резко запахло испражнениями.

Иван Сергеевич качнулся, схватившись одной рукой за стену, а другой – за грудь, стараясь удержать затрепыхавшееся, как выкинутая на берег рыбешка, сердце.

У сержанта на ремне зашумела рация, оттуда что-то сказали, сержант подошел к лейтенанту, передал рацию. Тот сказал туда скороговоркой: "Лейтенант Голованов", – у него это прозвучало как

"лейте-на-голову-ванну". Из рации той же хриплой скороговоркой что-то невнятно спросили, лейтенант ответил:

– Да. Здесь… А Махнова-то – убили… Говорят, "точка" у них сгорела, не могли достать дозу и вкололи какую-то дрянь, да еще и выпили хорошо… Да… Есть… Я уже вызвал трупную машину…

И вдруг до Ивана Сергеевича наконец дошло.

– Сашка-а-а! – завопил он, кидаясь к кровати сквозь мутные силуэты стоящих людей. На него начали валиться стены и падать потолок, и вдруг будто чья-то невидимая рука ворвалась в его грудь; продрав ее, ухватила за сердце и с силой сжала. Ивана Сергеевича обожгло и оглушило страшной болью, он подумал, что кто-то подкрался, может быть та сумасшедшая, и ударил ножом, у него отнялись ноги.

– А-а-а!! – закричал Иван Сергеевич. Его схватили за руки, посадили на стул, сунули стакан с водой. Он задыхался, мотал голевой, расплескивал воду, стуча зубами по стеклу, и вдруг начал валиться на пол. С ним что-то делали, что-то ввели шприцом под кожу, потом положили на носилки и понесли в санитарную машину. Еще через десять минут его доставили в приемный покой городской больницы, внесли туда прямо на носилках и поставили их на каталку. И вдруг боль в груди Ивана Сергеевича стала нарастать, невыносимый ужас заполнил все его существо. Он вскочил с носилок и куда-то побежал, его пытались схватить.

– Больно-о! – орал Иван Сергеевич. – Больно-о-о!! А-а-а! Сделайте что-нибудь! Да сделайте же что-нибудь! Господи! – вопил он, раздирая трясущимися руками рубашку на груди и метаясь по комнате, словно пытался убежать от этой невыносимой боли. Санитар и врач хотели удержать его, повалили на кушетку, но он продолжал вырываться от них, бешено бился, вывертывая свои руки из их рук, а медсестра никак не могла сделать инъекцию и стояла с напряженным лицом, держа шприц наготове; кто-то еще прибежал в белом халате и стал помогать держать