Владимир Фомин - Белая ворона. Повесть моей матери

Лёня очень расстроился, он знал, что они могут пришить ему ярлык шизофрении, с которым он будет ходить всю жизнь, и он никогда не докажет, что он не верблюд. Тогда все его неординарные действия и новые идеи будут рассматриваться в свете болезни, и по любому поводу его будут запихивать в психушку.

В деканат к психиатрам по очереди пригласили Лёню, меня и его сестру Иру. Я, подобно Лёне, высказала своё возмущение. Имея отличную оценку по психиатрии и всего лишь начальные знания по этому предмету, я дерзнула спорить с двумя психиатрами: с доктором наук, профессором психиатрии и кандидатом наук. Я потребовала от них назвать признаки, симптомы, которые подтверждали бы заболевание у Лёни, но таковых не было, на мой взгляд. Было неправильное поведение, по их мнению. Тогда я возразила им, вспоминая, чему меня учили в школе. Я спросила: "Что может быть неправильного в том, что студент-отличник вместо того, чтобы прогуливать лекции и пить вино, самостоятельно занимался микробиологией в лаборатории и высказал своё мнение о современном состоянии медицинской науки? Даже если он и не прав, то разве можно видеть его болезнь в том, что он говорит то, что думает?

Разумеется, они видели болезнь не в этом. По их мнению, были нарушены пропорции поведения: надо было знать, где говорить эту правду, кому, и в каком количестве выдавать её, а студент должен заниматься исследованиями под руководством научного руководителя; умные люди знали правду, но помалкивали, а неумные лезли на рожон.

Психиатры мне ответили, что я как будто рассуждаю правильно, но у них есть многолетний опыт, и они видят признаки болезни уже тогда, когда другим это ещё незаметно: это и манера себя держать, жесты, мимика и какая-то особенная непохожесть на других людей.

– Нет, – сказала я. – Вы не правы, это индивидуальные особенности, а не предвестник болезни.

Я стала им объяснять, что он художественного склада, у него не аналитический ум, он даже в химинститут не мог поступить, так как получил двойку по математике. По своему складу ума ему трудно анализировать свои поступки, и к тому же он переутомился на работе:

– Не поспите вы целый месяц, и вы сорвётесь, и будете говорить дерзко, – сказала я и я привела им пример Германа из оперы "Пиковая дама". – Он такой же увлекающийся человек, им овладевают идеи, и он идёт на поводу у своих чувств.

То, что решили психиатры в деканате, и о чём говорили, стало известно нам сразу же через пройдоху Иру. Лёне поставили диагноз "параноидный синдром", но под вопросом, и в психушку пока не потащили. Им надо был выждать и понаблюдать, что с ним будет после такого удара. Про меня психиатры сказали, что и я точно такая же, его копия, и такие люди часто притягиваются друг к другу. Но декан заступился за меня, сказав, что я совсем другой человек. Тем не менее, я сильно испугалась: мне грозил тот же диагноз, и мышь спряталась в подполье. Я звала туда и Лёню. Я просила вспомнить, что написано в учебнике психиатрии, посмотреть на себя со стороны, изображая "в лицах", как выглядит он. Он действительно выглядел неординарно, говорил и жил по своим принципам, как человек "не от мира сего". И диагноз "шизофрении" ему вполне могли пришить, если он не угомонится. Он не смог возразить мне, зная психиатрию не хуже меня. Он смеялся, соглашался и говорил: "Ты права, моя умная мышка". Это – когда мы были рядом, и я держала его за руку. Но он снова заводился, стоило ему отойти от меня на три метра. Да какие там три метра, он жил теперь на частной квартире, каждый день уходил от меня. Расстояние между нами увеличивалось, и на таком расстоянии я была бессильна: мои доводы действовали только вблизи, а на его стороне были другие студенты и преподаватели, которые не видели ничего особенного в его поведении.

К тому же, главному врачу санэпидемстанции влепили выговор, а нам запретили ставить там свои опыты. Лёня расстроился, что невинно пострадал ещё один хороший человек. Я передумала ехать в город Волгореченск после окончания института, где молодым специалистам сразу предоставляли квартиры, и предложила Лёне ехать в село, где мы будем работать в больнице только вдвоём, у нас будет своя лаборатория, и никто нам ничего не запретит. Осталось ждать всего полгода до получения диплома.

Лёня, хотя и не говорил об этом, но тяжело, как и я, переносил неприязнь к нему моей матери. Он хотел доказать этой сильной женщине, что он вполне достоин меня, может своим трудом содержать семью, а, главное, отстоять своё доброе имя. Поэтому ему нужно было срочно доказать, что он не шизофреник, опыты – не параноидный бред, и он занимается полезным делом. В этом и была теперь его ошибка – не соглашаться с психиатрами. Конфликт был сначала с комендантом, потом с деканом, потом с психиатрами,было и переживание по поводу запрещения опытов.