Владимир Фомин - Белая ворона. Повесть моей матери

– Мне мама не разрешит до окончания института.

Он не выразил никакого огорчения, наверное, и не надеялся на другое, а так, к слову сказал. Когда я поехала на октябрьские праздники в Заречный, я решила рассмешить маму:

– А мне предложение сделали.

– Кто?

– Студент с нашего курса.

– Какой он?

– Да знаешь, он совсем не такой, как Славик. Он такой невзрачный, такой невзрачный! Роста небольшого, нос у него всегда красный, как у алкоголика, кончик заострён и вытянут сильно вперёд, как у утки. Глазки маленькие, как у поросёнка, хитрые и прищуренные, как у китайца. Под глазами мешочки, как у почечного больного. Губы тонкие, как у акулы. Заострённый подбородок выдаётся вперёд, как у кощея бессмертного. Голова лохматая, как у чёрта. Его зовут Леший. Уже пять лет он ходит в драной вигоневой кофте с обвисшими краями. У него только одна рубашка, сильно пропитанная потом, и поэтому без противогаза близко к нему не подходи. И вообще он ни то, ни сё, а какой-то шут гороховый. Если у него развалится обувь, то он не купит новую и не отремонтирует, а присандалит её к ноге белым бинтом, но не тёмным шнурком – так и ходит с белым бантиком на ноге.

Я нарочно сгустила краски, но маме было не смешно:

– Ну, и как ты?

– Это надо совсем чокнуться, чтобы выйти за него замуж.

Лёха как будто подслушал наш разговор: он выстирал рубашку и почистил зубы, побрился, постригся, помылся, надел вместо кофты почти новый пиджак (отец отдал свой). "А он вовсе даже ничего, даже немного на Муслима Магомаева похож", – подумала я..

Лёня был не от мира сего, он стоял особо от весёлого студенческого коллектива, не участвовал в весёлых попойках, не видела я его ни на катке, ни на лыжных прогулках. Он не курил, не принимал алкоголь даже по праздникам, никогда не рассказывал анекдотов, хотя любил пошутить, но безо всяких двусмысленных намёков. Он никогда не выражался матом и не переносил, если в его присутствии ребята в грязных выражениях говорили о женщинах. Для него существовал только изысканный язык Джовани Боккачи – автора "Декамерона". Спокойный уравновешенный, типичный флегматик, он никогда ни с кем не конфликтовал. На уборке картофеля в колхозе на первом курсе по вечерам мы пели современные песни, а также любили тюремные и хулиганские. Лёня же вечерами ходил по деревне и, имея абсолютный музыкальный слух, исполнял под окнами арии из опер, например: "Что день грядущий мне готовит", – ария Ленского из оперы Чайковского "Евгений Онегин", или "О, выйди Лиссета скорей на балкон". Его одежда и замызганный вид совсем не соответствовал его репертуару, и это было очень смешно. В институте он учился??? Вот дурак, надо же до такого додуматься, будто ничего более интересного не было! Конечно, и мы учились периодически, но он постоянно сидел в читальном зале общежития или в библиотеке, с интересом читая не только учебники, но и дополнительную литературу. На первом курсе он занимался в научном кружке. Вместе с преподавателем студенты ставили опыты на мышах, прививали им злокачественные опухоли и испытывали на них различные лекарственные средства. Но преподаватель уехал, и кружок перестал существовать.

Возвратясь из Заречного, я нашла Лёню, как всегда, в читальном зале. Он сидел в первом ряду лицом к стене, чтобы ничего не видеть кроме книги. От него пахло зубной пастой. "Неужели целоваться собрался? Мне было бы это не приятно", – подумала я и только из любопытства пошла с ним. Ничего подобного, на прогулке в аллее он даже за руку меня не взял – это после то предложения руки и сердца! Наверное, решил дожидаться, когда мама мне разрешит. Ну, и чудак, однако! Была промозглая дождливо-снежная ноябрьская погода. Я сама взяла его под руку и прижалась к нему, спасаясь от холода. Моя рука то ли от холода, то ли из любопытства попала в карман его пальто. Там было много бумажек, исписанных разными почерками с женскими именами, где указывались время и место встречи, на некоторых номера телефонов и адреса.

– Что это? Ты коллекционер?

– С этим покончено, это я искал тебя. Записки лежали в пальто с прошлой зимы, забыл выбросить, а пальто ввиду похолодания надел только сегодня и сам не знал, что они тут лежат.

Записки полетели в урну, Лёня говорил, что больше трёх раз не встречался ни с одной из них. Трёх раз было достаточно, чтобы понять, что она не та.

Мне было интересно общение с ним. Он был более начитан, чем я, любил Шекспира, которого я не знала почему-то совсем. Поражало также знание им классической музыки. Его интересовали многие проблемы медицины, и голова его была переполнена интересными идеями по решению их. Я не любила рисовать и не могла на занятиях изобразить даже амёбу, Лёня хорошо рисовал и когда-то на третьем курсе на лекции даже нарисовал мой портрет. Тогда Славик запретил ему смотреть в мою сторону, с чем Лёня охотно согласился. Я не могла в то время двух слов сказать в рифму, а он легко писал стихи. Мне запомнились только несколько строчек из его стихов.