Ежи Косински - Пинбол

Она продолжала смеяться, и под ее пристальным взглядом он почувствовал себя неуютно, но тем не менее не мог отвести глаз от ее высокой груди и крепкой фигурки.

— Папа, не кипятись! — сказала она. — В следующий раз заказывай "Текилу Санрайс".

— Я тебе не папа, — огрызнулся Домострой.

— Мог бы быть, — сказала она и развернулась на высоком стуле, дабы продолжить разговор.

— Мог бы. И не только папой. — Домострой пытался вычислить, то ли это скучающая кокетка, против чего возражений он не имел, то ли обычная шлюха, которая была ему не по карману.

— Прическа могла быть и получше, — сообщила она, продолжая изучать его.

— Вот как?

— Эта слишком коротка, — убежденно провозгласила она. — Совершенно не годится для твоего лица.

— И что же мне теперь делать? — с ухмылкой осведомился он.

— Просто месяц-другой отращивать волосы. А затем постричься правильно.

— У кого?

Она одарила его игривым взглядом.

— У меня, например.

— Почему у тебя?

— Я — косметолог. С полной лицензией на стрижку волос. — Она тут же полезла в сумку, висящую у нее на плече, вытащила из нее визитную карточку и протянула Домострою.

На карточке он прочитал:

"Анжелина Хименес, косметолог. Ранее в отеле Каза-дель-Кампо, Ла Романа.

Доминиканская республика".

Адрес значился в центре Манхэттена.

— Все зовут меня просто Ангел, — сказала она.

Домострой представился, извинившись за отсутствие у него собственной карточки.

— Их я тоже стригу, — горделиво ткнув пальцем в музыкантов на сцене, пояснила она. — Я стригу большинство нью-йоркских музыкантов "новой волны". — Она помолчала, словно ожидая от него возгласов изумления, но, не дождавшись, продолжила: — Всякий раз, когда ты видишь по-настоящему крутую прическу на обложке нового панк-, фанк-, рок- или поп-альбома, можешь быть уверен — это моя работа. Я каждого стригу по-своему — и со всеми лично знакома!

— Я поражен, — воскликнул он, чувствуя, что подворачивается удобный случай. И пододвинул свой стул поближе.

— Не рассказывай мне, что тоже делаешь прически, — сказала она.

— Нет. Но я делаю… делал альбомы.

— Не заливай. Какие альбомы?

— С моей собственной музыкой.

Она окинула его долгим взглядом.

— Может, я тебя знаю? — спросила она, и в ее голосе послышались уважительные нотки. — В смысле, знаю твои пластинки?

— Сомневаюсь. Когда я писал музыку, ты еще не родилась.

— Не такой уж ты старый, — возразила она. Затем добавила на полном серьезе: — Могу поспорить, что тебе до сих пор удалось сохранить почти все свои зубы.

— Почти все, — подтвердил он.

— "Твои зубы чисты, но твой разум закрыт", — продекламировала она. — Это из Джона Леннона. А что у тебя за музыка?

— Ничего такого, что я мог бы сыграть в этом месте, — неопределенно махнул рукой Домострой.

— Ты когда-нибудь играл в холле?

— В прихожей?

— В Карнеги-холл. Там играли почти все настоящие звезды.

— Да, несколько раз я играл в Карнеги-холл, — сказал Домострой.

— А в Гарден? — продолжала она допытываться.

— Нет. Только не там. Мэдисон Сквер Гарден слишком велик для моей музыки.

— А в магазине есть твои записи? — спросила она.

— Раньше были. Но теперь многие из них стали раритетами.

Он снова заказал коктейли.

— Что ты делаешь сейчас? — спросила она.

Он улыбнулся.

— Пью из этого стакана. Отращиваю волосы.

— Не сейчас! В жизни, я имею в виду. Ты же понял.

— Я музыкант… — он запнулся, — но давно ничего не сочиняю.

— Что ж, обещай позвонить мне, прежде чем выпустишь новый альбом. Я тебя подстригу и подкрашу для фотографии на обложку. Поверь мне, хорошая картинка многое значит!

Они сделали по глотку.

— Скажи мне, Ангел, ты когда-нибудь стригла Годдара?

— Хотелось бы, — сверкнула она белоснежными зубами.

— Быть может, ты стригла его, не зная, кто он?

— Может, и стригла. Откуда мне знать, верно? — размышляла она.

— Он мог бы быть даже одним из тех парней, — показал Домострой на выступающую группу.

— Исключено, — возразила она. — Все эти ребята прекрасно знают голоса друг друга по записям. Они вот так, — она щелкнула пальцами, — раскусят Годдара!

— А их Годдар интересует?

— Конечно. Они все эти годы пытаются вычислить его. Они только и говорят о его невероятных импровизациях и двойных ритмах, о джазовом и блюзовом у него, о его распевах и трансах, гармолодике и придыханиях, и фуз-боксах, и звуковых наложениях — ты во всем этом разбираешься, — но так и не могут понять.