Ежи Косински - Ступени

Долгое время инструктор не попадался мне на глаза. И вот как-то вечером я увидел его вместе с той самой пациенткой.

В каменной кладке, ограждавшей отель, была маленькая ниша, и в ней они укрылись от сильного ветра, который поднял такие вихри снежной пыли, что издали поля казались штормовым морем. Клубящиеся снежные вихри с ревом проносились по склонам только для того, чтобы рассыпаться ворохом гусиных перьев над глубокими расселинами. Инструктор стоял спиной к стене, прижимая к себе девушку. Луч фонаря, качавшегося над шедшей вдоль стены дорожкой, время от времени выхватывал из темноты их фигуры. Голова девушки покорно и нежно лежала у мужчины на груди. Сильные руки мужчины крепко держали девушку за плечи. Порыв вьюги приподнял полы ее пальто, и на мгновение мне показалось, что у девушки выросли крылья, которые вот-вот поднимут ее в воздух и унесут — прочь от этих запорошенных полей, от этой каменной ограды, да и от меня тоже. В голове у меня созрело решение.

На следующий день я нашел повод для визита в санаторий. Пациенты в ярких пуловерах и брючках в обтяжку прогуливались по коридорам. Некоторые дремали, завернувшись в одеяла, на террасе. Тонкие тени лежали на пустых шезлонгах, и порывы колючего ветра, прилетавшего с горных вершин, трепали обтягивавший их брезент.

В одном из шезлонгов я увидел ту самую девушку. Шаль, наброшенная на плечи, подчеркивала длину ее красивой загорелой шеи. Я застыл, глядя на девушку; она посмотрела задумчиво на меня в ответ и улыбнулась. Моя тень упала на нее, когда я подошел поближе, чтобы представиться.

Санаторные правила были очень строгими, и мне позволяли проводить в ее палате не более двух часов в день. Мне не удавалось подсесть к девушке поближе — она этого не позволяла. Она была очень больна и беспрестанно кашляла. Часто у нее горлом шла кровь. Тогда ее лихорадило, щеки покрывал нездоровый румянец, а руки и ноги сильно потели.

Но в один из моих визитов она вдруг попросила меня заняться с ней любовью. Я запер дверь. Когда я разделся, она велела мне посмотреть в большое зеркало, стоявшее в углу комнаты. Я увидел в зеркале ее отражение, и наши глаза встретились. Затем она встала с постели, скинула халат и подошла к зеркалу сама. Она стояла перед зеркалом и одной рукой трогала мое отражение в нем, а другой гладила свое тело. Мне хорошо были видны ее груди и бедра. Она ждала, пока мне вполне удастся представить, что это я стою в зеркале и что это мою плоть трогают ее руки и губы.

Но стоило мне сделать шаг к ней, как она останавливала меня тихим, но решительным голосом. Мы еще несколько раз занимались любовью подобным образом: она — стоя перед зеркалом, я — глядя на нее издалека.

Время оставшейся ей жизни постоянно уточнялось при помощи различных приборов, высвечивалось на рентгеновских снимках, вычислялось в таблицах и заносилось в историю болезни целой ордой врачей и медсестер. Ее существование поддерживалось при помощи иголок, воткнутых в вены и грудную клетку. Она вдыхала жизнь из кислородных баллонов и выдыхала в отводные трубки. Мои короткие визиты все чаще и чаще прерывались вторжением докторов, сестер и санитаров, которые являлись, чтобы сменить кислородный баллон или дать новое лекарство.

Как-то раз пожилая монахиня остановила меня в коридоре. Она спросила, знаю ли я, чем занимаюсь. Я ответил, что не понимаю, о чем она говорит. Тогда она сказала, что те, кто работает в больнице, называют типов вроде меня hyenidae. Я все равно не понял, и она перевела для меня: гиены. Гиены, разъяснила монашенка, крутятся возле умирающего тела; каждый раз, когда я питаюсь энергией этой женщины, я тем самым приближаю ее смерть.

Состояние больной на глазах ухудшалось. Я сидел в ее палате, вглядываясь в бледное лицо, на котором теперь лишь изредка появлялся румянец. Тонкие руки, лежавшие на покрывале, пронизывала голубоватая сетка вен, хрупкие плечи тяжело поднимались при каждом вздохе. Она украдкой вытирала постоянно выступавшую на лбу испарину. Я неподвижно сидел рядом и, пока больная спала, разглядывал зеркало. В нем отражались только холодные белые прямоугольники стен и потолка.

Монахини бесшумно входили и выходили из комнаты, но я уже научился не встречаться с ними взглядом. Они наклонялись над больной, вытирали ей лоб, смачивали губы ватными тампонами, шептали на ухо какие-то слова на тайном языке сиделок. Полы их нелепых длинных одеяний развевались при каждом движении, напоминая крылья каких-то беспокойных птиц.