Ежи Косински - Ступени

— Морги?

— Конечно. Ведь их тоже нужно строить, как и родильные дома.

— Довольно необычное занятие.

— Не столь уж и необычное. Однажды этот человек рассказал мне, что в конце тридцатых, сразу после окончания университета, он поступил на работу в архитектурную фирму. Первым же заказом, который он получил, оказался проект концентрационного лагеря.

— И он отказался.

— Нет, согласился. Хотя задание было непростое, прецедентов-то почти не имелось. Но от этого оно казалось ему только интереснее. Еще он сказал мне, что в то время архитекторы буквально бились между собой за правительственные заказы. Разумеется, если речь шла о больнице, школе или даже тюрьме, архитектор, работавший над проектом, мог вообразить себя внутри проектируемого здания без особого труда. Концентрационный лагерь — совсем другое дело. Тут требовалось особое воображение. Тем не менее нельзя сказать, чтобы концентрационный лагерь совсем не имел ничего общего ни со школой, ни с больницей, ни с вестибюлем в общественном здании, ни с моргом. Отличает его только большая пропускная способность. И конечно же в первую очередь он должен быть функциональным: это заложено в самой его идее. Мой друг тщательно учел возможные различия в типах ландшафта: он разработал один проект для пересеченной, холмистой местности и другой — для безлесной равнины типа степи. Поскольку ни в земле, ни в деньгах у заказчиков недостатка не было, проекты моего друга буквально оторвали с руками. И тем не менее это были всего лишь проекты, на которые можно смотреть с разных точек зрения: из родильного дома, например, выписывается больше людей, чем в него поступает, а в концентрационном лагере дело обстоит совсем наоборот. И потом, лагерь — тоже гигиеническое заведение.

— Гигиеническое? В каком это смысле?

— Видела ли ты, как травят крыс? Или лучше скажи — любишь ли ты животных?

— Люблю, конечно.

— Ну вот, крысы ведь тоже животные.

— Ну, не совсем. Я в том смысле, что они же не домашние животные. Они дикие, опасные, и поэтому их нужно травить.

— Верно: их нужно травить в гигиенических целях. Крысы нам не нужны. Мы избавляемся от них, но это не мешает нам совсем иначе относиться к кошкам или, там, собакам. Мы не убиваем крыс, мы их выводим, или, уж если совсем по-научному, мы дератизируем помещение. Само это слово лишено всякого смысла, оно не имеет никакого отношения к убийству конкретной крысьи следовательно, и наше право заниматься дератизацией не может быть поставлено под сомнение. За этим словом не стоит никакой символики, никакого ритуала. Вот почему в концентрационных лагерях, которые проектировал мой друг, жертвы никогда не рассматривались как индивидуумы. Они были идентичны, как крысы. Они существовали только для того, чтобы умереть.

Я шел вдоль реки к тому месту, где поселился мой друг. Мы не виделись уже год, и я совершенно случайно узнал, что он живет в этом городе. Я миновал некое подобие площади, на которой скучилось несколько домишек; остальные строения были разбросаны вдоль каналов и железнодорожных путей. Рядом с домом моего друга на берегу реки располагалось кладбище.

Я решил, поджидая друга, погулять по кладбищу. Когда он будет возвращаться домой, я его увижу, решил я и направился к могилам, среди которых царило запустение.

Не прошло и нескольких минут, как кто-то позвал меня по имени. Я обернулся и увидел моего друга, который спешил ко мне со стороны улицы. Он был удивлен тем, что я решил подождать его на кладбище, поскольку место это уже давно было заброшено и пришло в упадок. Надписи на надгробиях почти нельзя было прочесть, сами надгробия покосились, как пьяные, и глубоко ушли во влажную землю. Здесь хоронили, объяснил мой друг, представителей одного из религиозных меньшинств. В течение долгого времени этому меньшинству запрещали погребать своих покойников в пределах городских стен. Не разрешались даже похоронные процессии, потому что жители города могли напасть на шествующих. Поэтому покойники доставлялись на кладбище лодкою по реке.

Но, продолжал мой друг, самое интересное на этом кладбище — не могилы, а смотритель. Мой друг пытался неоднократно завести с ним беседу, но тот отделывался односложными ответами. Это возбудило любопытство моего друга, и он начал наводить в городе справки.

Ему рассказали, что во время войны этого смотрителя интернировали в концентрационный лагерь. До войны он был боксером-тяжеловесом. В чемпионы он не выбился, но заслужил в боксерских кругах чудовищную репутацию. С ним не рисковал связываться ни один антрепренер, поскольку на его счету было несколько изувеченных и тяжело травмированных противников. Комендант концентрационного лагеря обратил внимание на смотрителя, когда тот уже стоял в партии заключенных, выбранных для отправки в газовую камеру. Он сохранил ему жизнь и сделал спарринг-партнером для себя и для тех из лагерных охранников, кто занимался боксом.