Ежи Косински - Чёртово дерево

Я очень доволен, что Кэйрин не живет со мной. Я бы постоянно опасался повернуться к ней спиной или закрыть глаза в ее присутствии. Я бы боялся проявить при ней эмоции, которые могли бы ее разозлить. Я должен все время умиротворять ее. Точно так же, как моего отца когда-то.

Я завидую легкости, с которой Кэйрин впадает в бешенство. Она никогда не бывает безразличной или отрешенной, она абсолютно непредсказуема. Я уже видел столько ее срывов и следующих за ними раскаяний, что, когда она обещает мне, что такое больше не повторится, я не могу ей поверить. Она попрекает меня моей тягой к наркотикам, забывая о том, что сама не может и часа прожить без порции водки со льдом. И что не может пропустить ни одного похода в солярий, как будто от загара зависит ее жизнь. Я все время жду от нее какой-нибудь выходки. Она знает это и еще больше теряет самообладание. Мой цинизм постоянно подрывает ее веру в способность справиться с собственными эмоциями.

Когда я знаю, что Кэйрин проводит время с Сьюзен, я чувствую себя так, словно меня используют. Но сегодня я пригласил на обед их обеих. Это случилось несколько часов назад, и сейчас я абсолютно спокоен.

Сам по себе наш обед представлял удручающее зрелище. Сьюзен и Кэйрин болтали без умолку друг с дружкой, а я сидел молча, жевал и притворялся невидимкой. Но чувствовал себя так, словно наконец решился лицом к лицу столкнуться с тем, что меня так долго страшило. Моя неистовая злоба, смешанная с апатией, проходили прямо на глазах.

Они беседовали о сексе. Беседовали, словно в первый раз. Сьюзен сказала, что лишь очень немногие понимают толком даже самих себя, не говоря уже о других. Большинство людей, сказала Сьюзен, слушают только то, что ты говоришь, вместо того чтобы пытаться понять, о чем ты умалчиваешь. Они не следят ни за выражением глаз, ни за жестами. Они не замечают сексуальных сигналов. И тут, будто специально для меня, Сьюзен принялась читать лекцию о том, как устроена Кэйрин в чувственном смысле. Она сказала, что у Кэйрин очень развито физическое самосознание, намного больше, чем у нее самой, и что Кэйрин очень тонко понимает физические ощущения партнера. Она сказала, что не может определить словами, почему Кэйрин так привлекательна и почему все к ней тянутся. Кэйрин выслушала все это с крайне удивленным видом.

Еще Сьюзен сказала, что Кэйрин — сама женственность и что женщин и мужчин привлекает в ней в первую очередь ее таинственность, ощущение того, что под холодной оболочкой скрывается страсть.

Затем настала очередь Кэйрин. Она сказала, что, знакомясь с новой парой, в первую очередь пытается представить их в постели. В отличие от нее большинство людей способно строить сексуальные фантазии только об отсутствующих.

И напоследок Сьюзен заметила, что в большинстве случаев отношения Кэйрин с мужчинами ей непонятны. Она объяснила, что, по ее мнению, отношения эти недолговечны потому, что между Кэйрин и ее партнерами нет постоянной энергетической связи. Она не представляет себе, каким образом им удается удовлетворять Кэйрин. Она не назвала конкретно меня, но ясно было, в чей огород камень. «В большинстве случаев в любовных отношениях отсутствует признание собственной вины, — продолжала Сьюзен, глядя на меня. — Очень печально, — прибавила она, — что столь многим людям не удается открыть себя в другом и самореализоваться с помощью иной личности».

Сегодня вечером Кэйрин рассказала, как она слоняется нагишом по квартире, поливая свои бледные засохшие цветочки, как она курит одну сигарету за другой, несмотря на больное горло, перемывает чистые ложки и тарелки и читает стихи. Она только что обнаружила, что в химчистке бесследно пропал поясок от ее нового платья от Сен-Лорана.

В нашей группе есть одна блондинка, которая сказала, что ей отвратителен мой сарказм. Я попытался объяснить, что это просто способ самозащиты: я саркастичен, потому что пытаюсь скрыть свою разочарованность жизнью, а вовсе не потому, что хочу кого-нибудь оттолкнуть или обидеть. Еще я сказал, что жить или не жить — это личное дело каждого, и я могу отказаться от жизни, если захочу. Каждый раз, взбираясь на гору в Катманду, я ожидал, что умру, — не сейчас, так на обратном пути. А если я еду куда-нибудь на машине, я никогда не уверен до конца, что доберусь до пункта назначения невредимым. Никто в группе меня не понял.

Джефри сказал, что он не понимает, как это люди умудряются сначала обозлиться друг на друга, а потом помириться. Для него первая же вспышка гнева означает, что отношениям пришел конец. Кейт спросил его, не хочет ли он поговорить со мной о нашем конфликте, но он отказался. Я сказал: «Это абсурд, Джефри сказал, что я ему абсолютно безразличен, а теперь вы рассуждаете о каком-то «конфликте» между нами». Джефри пропустил мои слова мимо ушей и продолжал разглагольствовать о гневе. Внезапно меня охватил гнев. Несколько минут я сидел, ненавидя его, на грани срыва, готовый набить ему морду. Затем мой гнев прошел, и мне стало худо. Я начал задыхаться, терять над собой контроль, мне хотелось выбежать вон. Джоел что-то сказал мне, но я его даже не услышал. Я уже готов был завыть, когда Кейт попросил меня подойти к нему. Я крикнул, что не подойду. Я слышал, как кто-то говорил: «Послушай, Джонатан, мы с тобой, мы тебе поможем», — и снова выкрикнул: «Нет, вы все врете!» Но при этом мне все время хотелось сказать: «Пожалуйста, выслушайте меня. Помогите мне, прошу вас».