Валерий Осинский: Квартирант

Жена сидела в темной кухне у открытого окна. По ее торжественному молчанию я понял: она будет рожать. Подсел на табурет, и присоединился к внутреннему созерцанию себя в новом качестве родителя. Возможно, мне положено было прослезиться, приникнуть ухом к чреву жены и вслушаться в далекую поступь нашего будущего. Но это была моя Лена, другой не будет! Ребенок убил бы мою жену, а ее жизнь я ценил много больше своего отцовства. Я промямлил что-то об опасностях и трудностях, и положился на естественную мудрость природы. Если уж высший разум предопределил будущее, то опасно мелочиться с ним в настоящем.

Лена была на одиннадцатой неделе беременности. На следующий день после консультации у врача я отвез ее в Годуново.

Вокруг дома разросся цветник, ухоженный Леной. Флоксы, георгины, розы, кусты сирени, гиацинты: названий многих растений не знаю до сих пор. Из-за этих клумб Лена пренебрегла предостережениями врача: «не уезжайте надолго из города». Она полагала, ребенку будет полезнее в деревне, нежели в душной Москве.

Вечерами Лена сидела на стульчике у крыльца и прислушивалась к себе. Заметив меня в саду, улыбалась как-то особенно, словно, теперь улыбалась троим. Перед сном я скептически смотрел на ее живот, не находил изменений, и задавал глупейшие вопросы.

Медицинские консультации были не утешительны. Специалисты сетовали на возраст Лены, всевозможные опасности. Я тихо бесился. Без их внушений, грядущие роды все больше и больше пугали меня. Жене я снисходительно улыбался, как многодетный отец: мол, пустяки, все рожают…

Лучше бы они посоветовали, как уберечь Лену!

Она легко, сравнительно со слышанными мною ужасами, переносила беременность. Две недели ее держали на сохранении, и это приободрило нас.

Первой заподозрила неладное Ганшиха. Она зачастила к нам, и, как-то ощупывая глазками располневшие бедра соседки, пролебезила:

– Свежий воздух вам на пользу, Леночка! – Она присела на табурет возле веранды. На старухе «висел» неизменный сарафан. Из-под косынки торчали пегие волосы, схваченные резинкой в жидкий хвост. – Что-то вы на речку не ходите…

Лена отшутилась.

Но через неделю Ганшиха проявила настойчивость.

– Вы не боитесь отпускать его одного? В этом возрасте молодежь развратна!

– Он уже взрослый! – ответила мнимая мамочка.

– Как бы он не оставил вас в вашем положении. Вы ведь уже не молоды!

Лена нахмурилась – старуха доброжелательно щерила длинные зубы – и не решилась грубить.

По деревушке пополз слух, и как-то тщедушный сосед, муж полной дамы с пляжа, встретил меня у калитки и доверительно сообщил:

– У вашей жены сегодня был обморок. Моя жена присмотрела за ней…

Я влетел в дом. Лена на кухне консервировала огурцы.

– Что случилось? – выпалил я, и пересказал слова инженера.

– Пустяк. Обычное дело…

Я обнял ее, и вспомнил – сосед назвал Лену моей женой.

Где люди, там сплетни. В строчках нашей биографии всегда найдется фраза, написанная чужой рукой. Последние дни злосчастного лета мы снова чурались окружающих.

Это произошло в начале сентября в субботу. По закону падающего бутерброда – маслом вниз – я отогнал машину в сервис на профилактику, и от станции взял такси.

Лена весь день бодрилась, и, хотелось думать, чувствовала себя сносно.

Ночью меня разбудил сдавленный стон. Я выпрыгнул из постели. Свет – можно было читать – полной луны, древней спутницы кошмаров, через раму налип на пол серебряным квадратом. Предметы окрасились в матово-бледный цвет. Лена в широкой ночной рубашке, закрыв глаза, скорчилась у окна и подогнула босые ноги под стул. Волосы темными струями рассыпались по спине и плечам. На ее лбу блестели крапинки пота.

– Что? – прошептал я.

– Болит…- она едва пошевелила губами.

– Почему не разбудила меня?

– С вечера болит…

Я включил электричество. Лицо Лены было землистым, темные круги под глазами, губы, искусанные в кровь. Побелевшие руки с зелеными жилками держали живот, словно оттуда что-то вываливалось. Натянув джинсы, я побежал к приятелю-автолюбителю через два дома. В голове вертелось: «Ведь еще рано! Ведь…»

Здоровенный кобель рявкнул, и узнал меня.

Митрофаныч, неповоротливый старый тюфяк, долго копался и кряхтел. Я едва не вынес двери, когда он, наконец, подобно своему Шарику рявкнул: «Кто?» – и появился на пороге в берете, даже в жару, чехлившем лысину. Еще чумной после сна, сосед соображал, про какую жену я говорю.