Зинаида Шедогуб - Такая короткая жизнь

Сотни глаз рассматривали невесту. Радовались. Завидовали. Обсуждали.

Среди поющих дружек Люба стояла неподвижно, как статуя, но такое отчаяние было на её лице, что у близких тоскливо сжималось сердце.

– Не пришел… – думала она, с болью вспоминая, как бессонными ночами ждала Игната, чтобы объясниться и решить свою судьбу.

– Не пришел… Не пришел… – с горечью повторяла она, дрожа при мысли, что чужие, нелюбимые руки прикоснутся к ней, а людская молва покроет её имя позором…

Надрываясь, пели дружки, и Любе до слёз было жаль себя, Николая, погибшую на войне любовь…

И пробивающиеся сквозь шум и гам одобрительные замечания:

– Гарна невеста!

– А платье длинне…

– И я соби такэ пошью…

– Придане тоже ловкэ… – совсем не радовали её, ибо эти смотрины были ей в тягость.

Вдруг толпа хлынула на улицу.

– Едут! Едут! – на разные голоса закричали женщины и дети.

Вздрогнув, Люба отступила назад, но потом вновь застыла, напряжённо всматриваясь вдаль.

Над клубами пыли языками пламени взвивались ленты, дымились чёрные гривы, всё громче позвякивал бубен, визжала гармошка, под свист неслись запенившиеся кони.

Линейка и два шарабана остановились у двора; и друзья жениха, весёлый зубоскал Петро Заяц и лихой Андрей Заболотный, соскочили с линейки и рванулись к калитке. За ними, опираясь на палку, спешил жених, бледный, в новой гимнастерке, с белым цветком на груди.

Гармонист, наверное, цыган, лихо наяривал на гармошке. Позади всех подтренькивал на бубне пьяненький дед Степан.

Дружно навалились на калитку. Стянутая толстой веревкой, она заскрипела, но не поддалась.

– Ишь яки быстри! Выкуп давайте! – горланили женщины, кто чем подпирая калитку.

– Открывайте! – требовали с улицы.

– Без выкупа не дамо… Поворачивайте назад! Таких женихов нам не треба!

Надеясь победить силой, парни напирали на доски.

– Ох, боюсь за вас, – ехидно кричала старшая Надеждина сестра

Дуня, сильная, краснощекая женщина. – Согрешите, хлопцы!

– Тильке через мий труп! – орала Наталья, дразня мужчин красивыми белыми зубами.

– Давай на твий труп упаду я… – тяжело дыша, предлагал Петро Заяц.

– Ой, не можу! – визжал кто-то.

– Отпусти руку…

– Не лапай…

– Отчиняйте…

– Жадобы… – сквозь шум и гам слышались короткие фразы.

Видя, что молодежи не справиться с женщинами, хлопцев потеснил сват Федор, сводный брат жениха.

В толпе одобрительно загудели:

– Хведька герой!

– Станицу освобождав…

– Фрицев до Берлина догнав…

– Бабы сразу перед ным ляжуть…

Фёдор подкрутил чёрные усы, сгрёб с груди на плечо полотенце, чтоб были видны боевые ордена и медали, с ловкостью фокусника достал откуда-то четверть вишнёвой наливки и, размахивая ею, ласково обратился к женщинам:

– Ну, девушки, молодушки! Открывайте калиточку! Пустить! Та с такими красавицами и погулять, и выпить хочется…

– А ты заходь, хороший мужичок, – первой подобрела Наталья. -

Погуляем.

Женщины приоткрыли калитку, но за Фёдором пролезли и жених, и его друзья.

Нудная обрядовая церемония утомила и разозлила Игната, потому что все это: и свадебная канитель, и стыдливый трепет невесты, и предстоящее венчание – казалось ему унизительным. Он не испытывал к невесте ни юношеского горячего желания, ни жаркой страсти, ни любви…

Ему не было и пятнадцати, когда невестка, красавица Галина, заманила Игната в подсолнечник. Не спуская с него синих горячих глаз, лихорадочно разделась, ловко вынула шпильки – и волна длинных каштановых волос прикрыла смуглянку. Но ветер-озорник сорвал и этот наряд, возбуждая в парнишке первое, еще неясное желание…

С тех пор и повело Игната. Порхая с цветка на цветок, ни к кому особенно не привязывался, легко встречался и расставался, быстро забывая своих возлюбленных. И никогда бы не женился, если бы не слёзные просьбы и упреки отца.

Дорога узкой лентой вилась по пестрой толоке. На темной зелени сочного, еще не высушенного жарким кубанским солнцем разнотравья алыми гроздями горели цветы полевого горошка; то здесь, то там белела ромашка; жёлто-зеленым веером покачивалась сурепка; повсюду голубела полынь; в чашах глинищ красноватым ковром раскинулись маревые; а по обочинам, важно выпятив колючки, грозными стражами высились будяки. В глазах рябило.

Чем дальше свадебный поезд отъезжал от дома, тем грустнее становилось на душе у Любы. Равнодушно глядела она на поля, одиноко стоящие среди них деревья и кусты, приглушенно слышала рыдание гармошки, гомон, пение…