Павел Сутин - Эти двери не для всех

– Поймите, Дин, это долго объяснять, но я практически инвалид. У меня страшные головные боли. Опухоль головного мозга. У меня на час раньше обычного начнется головокружение – и вам придется снимать меня со склона.

– Я видел тебя вчера, инвалид, на западном склоне, – сказал Каммингз, пригубливая кофе. – И жена Руби сказала, что ты лучше всех… Ну что, ты пойдешь по Вальфурве?

– Вы поможете продлить визу?

– Я постараюсь, – сказал Каммингз.

Тёма ел вареную картошку с укропом, Никон курил в приоткрытую фрамугу. Бравик стоял рядом с Никоном и говорил ему в плечо:

– Она истеричка, но она грамотный человек. Уважает тех, кто ей поперек. А Бородков мудак и слизняк. Я всегда хорошо составляю график. Там всё: когда подать, кто трансфузиолог… И вот я делаю цистэктомию, четвертый час, значит, работаем… Приходит Караваев, говорит, что Бородков отказывается давать наркоз в соседней операционной. То есть, по сути, саботирует. Я нормально вызываю начмеда. Тот приходит, думает – ситуация. А тут – полная херня. И входит Бородков, сука, и держит в руках рапорт – Браверман грубит…

– Да он пидор и кисель! – рыкнул Никон. – Что ты с ним цацкаешься?

– Слушай, Гаря, – негромко сказал Берг и пригубил "Бучананз", – а Худой тебе звонил?

– Нет. – Бравик отошел от Никона и сел за стол.

– Он мне звонил, – сказал Никон.

– Когда?

– Давно. Месяц назад.

– А родителям его вы звонили? – спросил Берг.

– Кто это "вы"? – желчно спросил Бравик.

– Никон, ты звонил?

– Нет.

– Тёма?

– Ну ладно. Кончай эту перекличку, – грубо сказал Никон. – Ты сам звонил его родителям? Нет? А чего? Боишься? Ну так не надо тут перекличек.

– Что ты думаешь, Бравик? – спросил Берг.

Бравик пожал плечами.

– Три месяца почти прошло. А тот его знакомый, он что за человек?

– Вроде хороший человек.

– Я надеюсь, что он уложил Вадю в больницу, – сказал Бравик. – Три месяца прошло. Это очень… быстрая опухоль.

Никон бросил окурок в окно, прикрыл фрамугу и сказал:

– От тебя, Гаря, ни хера хорошего никогда не услышишь.

– Ребята, – устало ответил Бравик, – ребята, дорогие вы мои… Хотите чудес? Так и я хочу! Вы спросили – я отвечаю. Как меня учили. Как в учебниках написано. А написано там, что Вадя или умер, или умирает. Другое хотите услышать? Да ради бога, могу наврать!

– Наш человек в горах не вымрет, – тихо сказал Берг.

– Да брось ты! – раздраженно сказал Бравик. – Брось ты эту сраную лирику! Ты, понимаешь, романтик, а я, блядь, – циник…

– Наш человек в горах не вымрет, – упрямо сказал Берг.

Вадя стоял на Чима-Бьянка и думал, что снег уже не тот, надо быть осторожнее. В конце апреля сходили лавины. Сначала был холодный декабрь. Потом мягкий и многоснежный январь – это Вадя застал. И в феврале были сильные снегопады. К апрелю нижний слой снега, тот, что как следует не схватился с горой в декабре,

"поплыл". Вадя знал это, он был осторожен. Он постоял, посмотрел на бликующий гребень Валлечеты и пошел к стенке, что была севернее. Сегодня он в первый раз собирался пройти эту стенку.

А накануне вечером у него не болела голова. И, прихлебывая глинтвейн, он чувствовал, что не доложил гвоздики.

– Что любишь, что умеешь – то и делай, – так тогда сказал Берг.

"Надо Бравику позвонить, – подумал Вадя. – И вообще пора всем позвонить".

Прозаик Сергеев, февраль 92-го

"Плохо как… Как плохо, черт…" – думал Сергеев.

Он вышел из метро и брел по Ленинскому, не замечая дождя. И только когда погасла сигарета, он достал из портфеля зонт.

Дождь, поначалу накрапывавший, теперь почти лил.

"Что за мерзость – дождь в феврале…" – с отвращением подумал Сергеев.

Он отбросил сигарету "Голуаз" и на ходу прикурил другую.

Он с ранней молодости, со студенческих лет курил "Голуаз". При советской власти ему присылала "Голуаз" двоюродная тетка – заграничная родственница семьи Сергеевых. Она портила анкеты фактом своего существования, но присылала "Голуаз", одежду, лекарства, а когда Сергееву было пятнадцать лет, они с матерью три недели гостили у тетки в Тулузе.

Когда он проходил мимо остановки, подъехал троллейбус. Но Сергеев упрямо пошел дальше, не поднялся в сухой и теплый салон. Ему не нужна была прогулка (хотя что за прогулка – дождь, резкий ветер, мелкие грязевые брызги от машин), ему нужна была отсрочка. Пусть короткая, пусть на несколько минут… Как ни промозгл был продуваемый и сырой Ленинский проспект – то, что ждало Сергеева впереди, было во сто крат хуже. Поэтому он, не торопясь, шел пешком. Через несколько минут края брючин намокли и неприятно холодили ноги.