– Не ори, – строго сказал Бравик. – Пойдем к тебе.
Никон махнул рукой и пошел в свой кабинет. Бравик семенил за ним.
– Ну чего, чего ты приехал? – зло заговорил Никон, прикрыв за Бравиком дверь. – Разговоры разговаривать приехал? Тёма звонит, Берг звонит. Все звонят. Папа Никон, блин, должен со всеми разговаривать…
– Не ори, – повторил Бравик брюзгливо и положил бахилы на стол.
Он сел в кресло, скрестил толстенькие ноги и поскреб лысину.
– Ты же сам звонил, – спокойно сказал он.
Тут Никон вспомнил, как вчера, после того как Лера прочитал ему по телефону все протоколы, он в половине первого пьяно канючил в телефонную трубку: "Бравик, блядь, ну посоветуйся с Шехбергом… с Мартовым… Ну пусть его еще раз прокрутят, пусть его Новиков к себе возьмет, я же слышал, какая у него выживаемость… Бравик, ну грош всем нам цена…" Никону стало стыдно.
– Извини, – сказал он.
– Брось, – сказал Бравик. – Только не ори.
– Чего ты приехал?
– Это проигранная ситуация, – ровно сказал Бравик. – Я к тебе не просто как доктор к доктору… Не надо Вадика лечить. Ничего не надо. Оставьте его в покое, понимаешь?
– Это на тебя не похоже – оставлять в покое, – сказал Никон, исподлобья посмотрев на Бравика.
– Оставьте его в покое, – твердо сказал Бравик. – Это тот самый случай.
Никон оскалился, буркнул: "Эх!" – сел в кресло и закурил.
– Ты поверь мне, – просяще сказал Бравик. Он сейчас был совсем не похож на всем привычного, ядовитого, резкого в суждениях Бравика. – Я тебе как другу говорю, не нужно ничего. Вы все потом будете казниться… Его Вайнберг смотрел, его Мартов смотрел. Хочешь, чтобы к нему отнеслись формально? Чтобы его замучили химиотерапией? Не надо с ним… упражняться. Когда припрет, мы обеспечим все. И обезболивание… и все.
– Хорошо, – тускло сказал Никон.
– И не ори на меня при сестрах, – сказал Бравик.
– Сашка, я же в Бога-то не верю… Рад бы, да не верю. Знаю, что потом ничего нет…
– Выпить хочешь?
– Может, чуть-чуть…
Берг достал из тумбочки бутылку коньяка "Васпуракан", свинтил пробку и плеснул в Вадину чашку, прямо в чай. Вадя так любил. Потом Берг еще немного посидел молча с бутылкой в руке, посмотрел на нее недоуменно и из горлышка сделал несколько больших глотков.
– Вадик… Чего я тебе скажу… – Он придвинул стул. – Вот как надо поступить…
Ты голову не ломай. Ты не умрешь, я клянусь, не умрешь. Ты катайся.
Вадик безразлично смотрел на Берга.
– Катайся, – повторил Берг. – Катайся, Вадя, дорогой. Что умеешь, что любишь – то и делай. И поезжай, пожалуйста, – в Терскол, в Цею, в Валь-д'Изер, к черту на рога… И катайся.
Вадя уже выпил свой чай с коньяком и растерянно слушал.
– Я тоже неверующий, Вадя… Что там потом, что там, где… Но что я точно знаю, на "Мире" теперь снега немерено… Да ты сам вспомни: внизу – выкат, справа – Донгуз-Орун, Когутай… Шхельду видно, Ушбу… Мы же горные люди. Ты горный человек… Быть того не может, чтобы наш человек в горах вымер. Ванька вот тоже рассказывал мне про одну даму… Колчинская, профессор из Киева. Он у нее защищался. Она самая главная по гипоксии… Знаешь, что такое гипоксия? Это когда на Гара-Баши клипсы застегнешь, разогнешься – голова кружится… Короче, кислорода не хватает. Эта гипоксия, короче, чудеса творит. Да много там чего в горах… Ты знай катайся.
Он замолчал и посмотрел на Вадю. Тот поставил чашку на стол и прищурился. Хорошо так прищурился. И видно было, что он больше не мечется.
– Можно от тебя в Лион позвонить? – спросил Вадя, – Ты мне косарь не займешь?
– Конечно, – радостно сказал Берг. – И звони куда хочешь.
Они приехали в Шереметьево кавалькадой на трех машинах: Берг с Машкой, Гарик, Никон, Тёма, Гаривас и Гена Сергеев. Возле "Departures" Вадя положил на пол чехол с досками и сказал:
– Еще долго. Только объявили. Пошли в бар.
Действительно, оставалось время.
В Шереметьево в ту пору каждый третий был с лыжами и каждый пятый с доской.
Повсюду вздымались, висели на плечах, стояли в пирамидах и лежали на полу зачехленные лыжи, реже – доски.
Гарик сопел и смотрел на часы.
– Что ты сопишь? – сердито спросил Никон. – Тебя поджимает – поезжай. Отметился – и поезжай.
– Общество сегодня, – сказал Гарик.
Заседания Урологического общества начинались в шесть на Третьей Парковой.
Сколько бы Гарик ни сопел, он уже не успевал. Да он и не торопился, просто чувствовал себя неловко. Гарик не любил авантюр.
– Вы все так себя ведете, – сказал он накануне Никону и Тёме, – как будто болеть и умирать могут только люди посторонние и малосимпатичные.
Читать дальше