Роберт Крайтон - Камероны

– По мне, пожалуйста, – сказал мистер Боун, – я тебе разрешаю и всегда разрешу, только вот не знаю, согласится ли она с тобой разговаривать.

Но она согласилась, и они пошли по улице и дальше – вверх, до конца фруктового сада; там они остановились под деревьями – их не было видно, а они видели весь Питманго. По дороге они молчали, и вот уже стояли друг против друга, и Эндрью все равно не знал, как начать. Она терпеливо ждала. Никто не заставлял его говорить, и потому он наконец нашел способ высказать свою мысль. Он указал вниз на темные склоны и унылые улочки Питманго.

– Тебе этого достаточно? – спросил Эндрью. Как часто мать задавала ему этот вопрос.

– Угу, да, вполне достаточно. – И все же ее озадачили его слова.

– Вырасти здесь, прожить всю жизнь и умереть? И не знать ничего лучшего?

– Да, наверное, мне бы хотелось чего-то получше, только не знаю, я ведь никогда не пробовала. Но чего ты от меня добиваешься? Что все это значит?

– Что это значит? Вот что… Сейчас я к этому подойду… Ох… – Он отстегнул карман куртки и достал оттуда билет – яркий, официальный кусочек картона с изображением огромного океанского парохода внизу, под надписью, а поверху красными буквами выведено: «НЬЮ-ЙОРК». Элисон долго рассматривала билет.

– Очень красивенький. – Она протянула билет Эндрью, но тот снова вложил его ей в руку.

– Это твой, – сказал он. И почувствовал, что должен что-то добавить: – Если хочешь.

– Что значит: «Это твой, если хочешь»?

– А то и значит.

– Но что же все-таки?

– Я сказал, что можешь взять этот билет. Он твой, если ты хочешь.

– Но почему? – Она была искренне удивлена. – Почему кому-то пришло в голову отдать его мне?

Эндрью уже думал над этим и над тем, как лучше сказать.

– Потому что этот человек хочет, чтобы ты поехала с ним в Америку.

– Кто?

– Ох, Эдисон, я.

Она расхохоталась. Девушка она была добрая и не хотела смеяться, чтобы не обижать его, но просто ничего не могла с собой поделать. А он стоял, весь красный, не зная, как же тапер ь быть.

– Но с какой стати?

Он попытался произнести нужные слова, но они казались такими нелепыми. «Потому что я люблю тебя». Наконец он все-таки заставил себя их произвести и, произнося, почувствовал, что звучат они именно так, как он и опасался. И самое страшное, что она тоже это почувствовала – почувствовала всю их нелепость и, не в силах сдержаться, снова рассмеялась.

– Ох, Эндрью, вовсе ты меня не любишь. Не любишь по-настоящему. Ты же не рассказал мне про вашу тайну, нет, потому что главное для тебя – ваша семья. Если бы ты любил меня, ты бы мне все рассказал, Эндрью, а ты меня недостаточно любишь, и сам это знаешь. И ты не стал бы опрашивать у моего отца разрешения сказать мне, что любишь меня, если бы по-настоящему любил. Сказал бы – и все.

– «Да нет же, люблю, ты не понимаешь, но я люблю тебя», – произнес про себя Эндрью. Просто такая у него была манера вести себя, такая повадка.

И ты меня не купишь билетом в Америку, Эндрью. Ты мог бы добиться меня любовью, но не билетом в Нью-Йорк.

– Я вовсе не собирался тебя покупать! – воскликнул Эндрью. Он так на нее рявкнул, что она умолкла, выжидая, пока он успокоится. Внизу по всей долине загорелись огни. Иногда они кажутся теплыми и веселыми, но сейчас они казались маслянистыми рыжими пятнами в дымной долине.

Над шахтой «Лорд Файф № 1» крутилось колесо, спуская вниз клеть. «Это что-то неположенное, – подумал Эндрью. – Ведь сегодня же воскресенье». Значит, кто-то втихую спускался в шахту. Колесо вращалось очень медленно – так, что, наверно, и скрипа не слышно. Клеть незаметно скользила вниз. Только внимательный взгляд мог бы определить, что колесо вообще вращается. Эндрью стало страшно, но что он мог сейчас предпринять?

Они пошли назад сквозь фруктовый сад, и Эндрью боялся, что сейчас разревется – из страха перед тем, что задумал Сэм, и от того, что он теряет Элисон, – но слез не было.

– А ведь я, знаешь ли, в самом деле… – начал было он, когда они шли под густолистными яблонями и лицо его оказалось в тени.

– Что – в самом деле?

– Люблю тебя.

– Вот видишь, Эндрью: ты даже сказать этого толком не можешь. Я вовсе не говорю, что ты вообще не можешь любить. Своих родителей – да, можешь, и еще Сару. Ну и, конечно, Джемми. Знаешь, что я думаю? – Она выпустила его руку. – Я думаю, что ты можешь по-настоящему любить только Камеронов. – Они сели было на землю, но тут Элисон встала. – Нет, не могла бы я выйти замуж за такого парня, – услышал он ее голос, так как лица ее не было видно в густой тени, и произнесла она это без всякого желания его обидеть, а просто утверждая истину. – Я пошла. Хочешь поцеловать меня?