Сергей Кузнецов - Девяностые - сказка

- поет Альперович и с осуждением смотрит на Маринку и Женю, которые действительно не собираются быть как сестры и смотрят друг на дружку враждебно, особенно когда Женя снова целуется с Крисом, расстегивая батона у него на рубашке.

Когда я напиваюсь, я чувствую себя в дауне. Вот и сейчас я думаю: удружили мне пэрента, ох, удружили. Что это за день рождения, когда все заняты друг другом и не обращают на меня внимания? Я спускаюсь на ступеньку ниже, разворачиваю газету, там "Москва-Петушки", подарок Альперовича. Я думаю, что выгляжу очень одиноко - living alone for so many years - вот так сидя на ступеньке, и что Маринка должна обратить на меня внимание. Я как раз дохожу до места, где Веничка говорит с ангелами, когда внизу раздаются шаги и громкий женский голос:

- Как раз на третьем этаже, товарищ лейтенант, эта шпана и собралась. Такой день, а они буянят, песни поют, радуются!

- Полиса! - кричит Крис. - Скипаем, пипл.

Он выскальзывает из Женькиных объятий и протискивается в разбитое окно парадного. Марина следует за ним - юбка оголяет ее стройные бедра. Женя подхватывает свою сумку - и в этот момент на площадке появляются два мента и разгневанная тетка.

- Пиздец, - шепчет Альперович.

Я едва успеваю сунуть под задницу Самиздат и слышу, как Сидор говорит Жене: самое время обрывать третий лепесток, да? Менты приближаются, Женя бормочет про себя детский стишок и на словах вели, чтобы все обошлось Сидор встает и рявкает:

- Здравия желаю, товарищ лейтенант, сержант срочной службы Владимир Сидоров.

- Буяните здесь? - спрашивает мент

- Никак нет, - отвечает Сидор не сбавляя тона. - Поминаем Генерального Секретаря ЦК КПСС Председателя Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева.

- Поминают они, как же! - бурчит женщина. - Песни они горланят, вот что.

- Поем революционные песни, - соглашается Сидор, - про Ленина, про партию, про советскую родину. Леонид Ильич, - поворачивается он к женщине, - правильно говорил на XXVI съезде нашей партии: "Песня, товарищи, надежный помощник и в радости, и в горе". Именно эти его слова нам хотелось бы вспомнить в этот траурный день, в день, когда весь народ объединяется в своем горе, несмотря на попытки наших врагов посеять раздор, внести разброд, - голос его звенит, взлетает до космических высот, - в наши ряды.

Он переводит дыхание и со значением смотрит на тетку, которая, не переставая бормотать, уходит вниз по лестнице.

- А стекло кто разбил? - спрашивает лейтенант.

- Волосатые какие-то приходили, - докладывает Сидор. - Они и разбили. - И начинает втирать, что если вернутся, сам вломит, потому что со службы таких не терпит. Не посмотрю, говорит, что дембель - вломлю по-нашему, по-армейски!

- Дембель, говоришь? - спрашивает второй мент, и Сидор показывает документы, а потом протягивает полупустой батл:

- Помянешь Генерального Секретаря, лейтенант?

- Да я на службе, - как-то нерешительно говорит мент.

- Возьми с собой, - убеждает Сидор. - Как служба закончится - выпьешь, как все советские люди, за упокой души Леонида Ильича.

Шаги ментов затихают, я вздыхаю облегченно, Альперович шепотом говорит:

- Я всегда подозревал: демократическое общество в России может быть построено только на взятках и кумовстве.

- Да ладно тебе, - отвечает Сидор, - нормальные ребята всегда договорятся. Им тоже в ломы нас винтить, рапорт писать, все такое.

- А Брежнев в самом деле говорил… - спрашиваю я.

- Понятия не имею, - отвечает он, - Лейтенант что, проверять по книжке будет? - Он смотрит на часы: - Поручик, думаю, так и не придет, пора сваливать отсюда. - А потом смотрит на Женьку: - Пойдем, я тебе одну вещь покажу.

И вот они уходят по лестнице вверх, on a stairway to heaven, Сидор обнимает Женьку за талию, а я думаю: удружили мне пэрента, ох, как удружили, что же это за день рождения, Маринка убежала со своим Крисом, Женька будет сейчас фачиться с Сидором, а я остался как дурак вдвоем с Альперовичем. Все потому, что у меня нет цветика-семицветика, чтобы загадать желание, нет мужества, чтобы в среду утром, в пять часов, закрыть дверь и уйти на свободу, ездить стопом, есть ништяки, жить на случайных флэтах. Я сижу на ступеньке черного хода и представляю себе, как двумя этажами выше Сидор усаживает Женю на широкий каменный подоконник. И что я буду здесь делать? спрашивает Женя. А ты как думаешь? отвечает Сидор и расстегивает первую пуговицу.