Дмитрий Бавильский - Ангелы на первом месте

Кстати, писем от него уже давно не приходило – по три раза на дню

Мария Игоревна заглядывала в свою ячейку, но, кроме газет, в неё ни-че-го не складывали. Отсутствие писем обостряло органы чувств, нагнетало обстановку, словно бы Мария Игоревна играла сама с собой в такую игру:

– Ну, вот, сегодня всё должно разрешиться. Сегодня загадка будет разгадана.

Распрощавшись с Макаровой, пригласив её на спектакль, Мария Игоревна поспешила на свой традиционный пункт наблюдения.

Она уже выцепляла взглядом, узнавала постоянных посетителей – пожилую супружескую пару, выписывавшую кипу газет, которые появлялись обычно ранним утром, школьную библиотекаршу, всегда улыбающуюся, если почты оказывалось много. А когда приходили иллюстрированные журналы, библиотекарша тут же начинала их просматривать, что-то искать.

К кому-то у Марии Игоревны вспыхивала симпатия, кого-то она решила недолюбливать – как скандальную жену офицера, ожидавшую журнал мод и этим обстоятельством отчаянно гордившуюся. Не нравилась Марии

Игоревне и одна старуха, несколько раз задававшая бессмысленные, жалкие вопросы. Каждый день. В одно и то же время.

Мария Игоревна любовалась высоким стройным автолюбителем, который приходил на почту уже перед закрытием, эффектно останавливая свою

"девятку" возле самых дверей почтового "полустанка". Мысленно она раскланивалась с ними со всеми, вела светские беседы, с некоторыми успела подружиться, особенно неприятных посетителей послала подальше, короче, устраивалась в этом замкнутом пространстве как могла, плыла в глубь его, словно бы это такая современная пьеса с множеством эпизодически действующих лиц.

Первым человеком, с которым она осмелилась поговорить, была симпатичная блондинка с чёрными густыми бровями. В тёмно-жёлтой куртке с капюшоном она походила на цыплёнка. Мария Игоревна сразу обратила внимание, что девушка ведёт себя крайне неуверенно: не сразу нашла ящик (один из заветных, между прочим!), долго ковырялась ключом в замке. Мария Игоревна предложила помощь, девочка (совсем ещё ребёнок, оказалось) смутилась.

– Меня попросили забирать почту, пока будут в отъезде, а я всё забываю, в академии каждый день лекции до позднего вечера, рефераты, дипломники…

– Так вы учитесь? – не поняла Мария Игоревна.

– Нет, преподаю. Финансовый менеджмент, – ответил цыплёнок и покраснел, сказав будто бы нечто неприличное.

– Вот оно что…

Но в ящике писем не оказалось. Только пачка пахучих газет, скучные счета… Но девушка не торопилась уйти, и они ещё немного поболтали.

Ни о чём. Просто Мария Игоревна определила себе Танечку (девушку звали Таней) в союзники: работница в окошке несла столько потенциальной агрессии, что Мария Игоревна решила отгородиться от неё, хотя бы на время, другим человеком. Выстроила соответствующую мизансцену, разговаривала намеренно громко, будто бы Танечке объясняя причину своего здесь присутствия. На самом деле ей надоело тупое непонимание Нины-монашки, и она решила внести ясность.

Вот и наплела в три короба про потерявшуюся невестку, которую увели в секту сатанисты и которая должна прийти за денежным переводом.

– Тут-то мы её и схватим.

Мария Игоревна не зря считалась хорошей актрисой: вышло убедительно.

Кажется, даже Нина-монашка прониклась сочувствием к истории, однажды подслушанной в театральном буфете.

Когда Танечка ушла, Нина-монашка разразилась целой речью, в которой она совершенно справедливо уличала Марию Игоревну во лжи: потому что сейчас в коробочке с бланками почтовых переводов нет ни одного, предназначающегося лицу женского пола, да ещё и до востребования.

Так что не фиг тут лапшу на уши вешать, ходят тут всякие, глаза мозолят, уже просто плешь ей проела. Делать, что ли, нечего, ни котёнка, ни кутёнка.

Мария Игоревна церемонно отвернулась, сосредоточившись на высоком.

Рассказывать Нине-монашке сокровенное она не стала. Как до этого совершенно сознательно промолчала с Макаровой. Да она и не смогла бы рассказать-то. Слишком всё это… личное?

Сегодня она решила уйти пораньше: нужно же успеть дойти до обувного магазина, тапочки посмотреть. Впрочем, что класть Царю в гроб, она ещё не решила.

Вот и мусолила в голове несколько вариантов: любимые туфли, удобные да растоптанные, потом пару, оставшуюся от роли Гертруды в

"Гамлете", можно сказать, самые дорогие театральные, что-то ещё.