Дмитрий Бавильский - Сделано в ССССР Роман с китайцем

С этим, как раз, все нормально, никакой особенной спешки и слежки за собой. И тем не менее мир представляется в виде множества параллельно расположенных миров, висящих на невидимых (или видимых?) ниточках под определенным углом, и ты все время перемещаешься из одного мира в соседний, делаешь постоянные поступательные движения, рассматривая жизненный путь как неуклонную, прямую дорогу к некоему центру. Но все время промахиваешься и оказываешься на обочине. Не социальной обочине и даже не экзистенциальной, но какой? Как объяснить? Выходишь ночью на балкон, безветрие, ни облачка, горят звезды. Отсюда, с Земли, они кажутся воткнутыми в пространство на примерно одной удаленности. Это из "Звездных войн" и телескопа (из режима компьютерного ожидания, когда экран ноутбука покрывается постоянно летящими во мглу экрана точками) нам известно, что все они распределены очень даже неровно, но если глядеть снизу вверх…

Нет, далекие звезды, никакой не центр, глупо называть (ощущать) центром место, в котором ты никогда не окажешься. Но они как бы отбрасывают тебя на несуществующую периферию, куда-то вбок от центральной магистрали, даже если она и называется "Млечный путь", в общем, неважно. Ты строишь жизнь, нагромождая обстоятельства, как кирпичи, зарабатываешь деньги, постоянно куда-то продвигаясь. Так почему бы это "куда-то", в конечном счете, не оказалось тем самым центром, мимо которого ты постоянно проскакиваешь? Особенно если у тебя появляются возможности и деньги, точнее, деньги и возможности, одно без другого не ходят, и ты начинаешь оказываться то в Париже, то в Барселоне, меланхолично подмечая, что вроде как и тут, и тут тоже этим самым чаемым центром и не пахнет. Дальше, конечно, есть

Нью-Йорк, но каково жителям Нью-Йорка? Им на Марс желать? Что, и им тоже? Так как ощущение это повсеместно и схоже с никотиновой зависимостью.

Вечер сгущается в ночь и оседает (проседает) к прологам улиц. Дома стоят четко очерченные, точно они – одинокие деревца в степи. Внутри домов четко очерченные окна. Особенно четко выточены окна со светом внутри. Клены осыпают последнюю листву, обнажая исподнее – бухенвальдские ребра (бедра) эйдосов.

Начинает идти дождь.

А Гагарин никогда и никому себя не объясняет: не приучен. Да и забот полно. Да и невозможно объяснить себя другому, даже самому близкому человеку, он отчетливо знает это. А с тех пор как разбогател, знает это еще более четко: богатство раскрыло в нем темные и, казалось, навсегда заколоченные комнаты, дух захватывает от непредсказуемости.

Время от времени Гагарин устраивает исчезновения из реальности – как он сам их называет, выпадания. У него появляются тайные знакомцы и даже любовница – кроткая стерва кореянка. Она живет в коммунальной квартире (46). В центре полутемного лабиринта. Гагарин прячется у нее, отмокает в благовониях и сонной бескорыстной заботе.

Бескорыстия чувств Даны ему уже не хватает. Перестает хватать.

Вестник другого мира, кореянка окружает его медленной и фальшивой

(фанерной) заботой. А Олегу только того и надо – не реальную женщину с мягкой, бархатистой кожей, но мираж, воплощение давнишней мечты о побеге в экзотические обстоятельства.

Раньше он грезил об этом от недостатка жизненных впечатлений, теперь, напротив, от их избыточности. По натуре Гагарин – беглец. От себя, от людей, от (любых) обязательств. Ему известна только одна форма "работы" с действительностью. Вот почему остров. Вот для чего потайные практики…

Он же теперь снова метро начал пользоваться. Потянуло на старенькое, привычное… Стало не хватать, как воздуха, скученности и анонимности, равнодушных лиц, пучеглазыми стаями проплывающих мимо.

(46) Коммуналка неуловимо связана с детством, с ощущением объемов окружающего пространства. Когда тенистые дворы кажутся бездонными.

Нельзя возвращаться в места своего детства, потому что удивишься выхолощенности пространства, пустоте, вываренности. Плоский, почти рисованный задник. Впрочем, осенью любая тихая улица кажется многокомнатной квартирой с веником в красном углу.

Коммуналка похожа на скопленье кротовых нор, пространство сжато до состояния конденсата, оттого твоя жизнь в ней, жизнь тут более концентрирована, ибо делится надо и напосле двери, отделяющей себя от других. Даже если ночью ты идешь в туалет, то собираешься и концентрируешься. Все равно как в метро или в концертный зал. В коммуналке обязательно должно быть очень много углов и вспомогательных пространств, кладовок и полатей. Все это, помноженное на близость таинствачужой жизни, мирволит вырабатыванию особого экзистенциального бальзама, который загустевает в темноте и непроявленности углов. В коммуналке обязательно высокие потолки (даже если комнаты и имеют обычные, стандартные размеры) – потому что вся эта жизнь, твоя и чужая, испаряется, должна испаряться, подниматься вверх и скапливаться паутиной в темнеющих коридорах потолка и в нычках над оконными рамами. За закрытыми дверями твоей комнаты варится какой-то странный текст, осве(я)щенный лампой под абажуром, порой выхватываешь кусочек чужого быта, почти невзначай, это как если подсматривать за чужой жизнью, глядя в окна напротив. Окна запотели, но светятся, и за ними что-то такое движется – тени людей и изображений на телевизионном экране.