Алла Боссарт - Рассказы

В общем, Ляля эта в прямом и переносном смысле, не покладая прекрасных неухоженных рук, возделывала свой сад.

Железной хваткой воспитывала двух кобыл внучек, двух же русских борзых сук, старую карликовую таксу Цилю, также суку, и древнюю свекровь (от первого мужа), тоже суку порядочную и тоже, кстати,

Цилю – в параличе, но здравом рассудке, почему, видимо, и выбрала из двух ненавидимых зол, сына и невестки, меньшее. После этого первого охламона, навеки уползавшего из дома в слезах и буквально голышом, будучи застигнут в супружеской спальне – отнюдь не с девкой, это бы ладно, а с таким же голым мудаком, – неунывающая Ляля выгнала еще троих мужей, обновляя их парк, как и машины: каждый раз – новейшая модель, с меньшим и меньшим пробегом… Очередному мужу обычно бывало тридцать, иногда меньше, но – ни минутой больше. (Теперь тридцать было уже ее сыну, балбесу – в папашу-пидора – и бездельнику, которого Лялька обожала, правда издали, ибо давно сплавила на всякий случай в Лондон, женив обормота на своей подруге-англичанке, средних лет оторве, баронессе с дизайнерским уклоном и бизнесом. Только в письме из родового замка стервец признался в грехе молодости, и Ляля где-то на Ставрополье отыскала его внебрачных и никому не нужных близняшек Соню и Саню.)

В семье из шести баб, четыре из которых были, как сказано, суками, а две – беспризорными акселератками, мужскую нишу закрывала, само собой, Ляля: финансы, решения, дисциплина. Работала, как лошадь.

Пила, надо сказать, примерно столько же. Курила полторы-две пачки в сутки. Спала, с кем, когда и где хотела. В обязательном порядке, какой бурной ни была бы ночь, поднималась в семь и к восьми рулила в фитнес – плавала, качалась и медитировала. И все ей на пользу! Ну можно не влюбиться в такую бабу? “Лялечка у нас приколистка”, – коротко и ясно отражали суть внучки (не суки, но кобылы, если помните).

Шеф Лева был одним из тех, кому имя, можно сказать, легион. Довольно быстро оба исчерпали свой сексуальный интерес и перевели стрелку на рельсы нежной дружбы. Лева, точно хороший еврейский сын, устраивал для Ляли презентацию всех своих девушек. Советовался. Экспертизу

Ляля итожила кратко и емко: супер. Или: щучка. Или: мандавушка. Или: блондинка (могло относиться к любой масти, как психологический тип).

За самых удачных хлопотала: “Добрая девочка, не твой случай, брось, пока не поздно”. Лева слушался неукоснительно.

И вот, значит, эта прекрасная Ляля гуляет пенсию. На ней – розовый, отчаянно декольтированный бархатный комбинезон “диско” с зеленым кушаком, короткие зеленые сапоги с вышивкой, ошейник из пунцового бисера с бутылочным стеклом – все самострок, включая вышивку на сапогах.

Вполне честные морщины у глаз и губ искупаются сиянием зубов

(подлинник). Седой ежик прикрыт тюбетейкой: серебряное шитье по малиновому с черным бархату, этнографический раритет, подарок дивного узбека (роман в ташкентской экспедиции по архитектурному надзору за строительством новых объектов на месте разрушенного города). В ушах – длинные зеленые кораллы в серебре (1985 год, первый индивидуальный заказ: дача в Гульрипши, потрясающий грузинский скульптор; отдалась на рассвете, по дороге с пляжа, на цоколе памятника Ленину в санаторском парке; впоследствии резал себе вены – Гия, понятно, а не Ленин). Три крупных малахита на мозолистых пальцах (ювелир из Питера, лютый февраль, пили в засранной коммуналке трое суток подряд, не вылезая из постели с видом на

Адмиралтейство; дрались подушками, кусались и сочиняли “Залп

Камасутры по-зимнему с картинками”, ржали до обморока, ах до чего хорош был парень! Помер, бедный, от цирроза в прошлом году, жена звонила, на похоронах обе плакали, обнявшись).

– Вот они, лучшие ноги России! Обожаю! – кричит Левка.

– Уйду от вас, модернисты-рококошники! Укроп буду выращивать, пенсию дали полторы тыщи, бляди! Мне, ветерану! – била чечетку Лялька.

– Я тебе уйду! – грозил кулаками Сергуня, дружок с горшка, оба архитектурные детки, одноклассники, одногруппники, никакого секса, один раз – не пидорас, как говорится. – Уйдет она, видали! (Сергуню она любила, как брата, и одному прощала занудство и буквальность неумелого юмора.)

– Уй, Ольга Николавна, где такую обувку дают клевую?

– Места знаю, крошки, поживите с мое!

– Несколько слов для наших телезрителей, – глумился холостой

(гипотетически голубоватый) стареющий эстет Павлик по прозвищу Паша