Елена Долгопят - Дверь

От этого места исходила мертвая тоска. Покосившимися крестами стояли над крышами антенны. Водитель поскорее забрался в машину и пустился в путь.

Умирающий район остался позади. Дорога вильнула налево, выпрямилась, вытянулась.

В центре города сияли огни, работали магазины, парочки прогуливались, под их ногами хрустел замерзающий ночной ледок. Днем взойдет апрельское солнце, и лед растает, к полудню асфальт кое-где просохнет. Водитель ехал медленно, вглядываясь в названия улиц. У рынка он свернул во двор. В окнах кирпичного дома горели цветные огни, слышались из открытых форточек голоса, музыка, осколки, обрывки звуков. Водитель опустил стекло и без преграды смотрел в вечерний сумрак.

За гаражами – скверик. За колючей акацией – здание с колоннами, – призрак античного храма. Водитель остановился. Было тихо, звезды перемигивались. Над колоннадой выступали из кирпичной кладки слова:

“КЛУБ СТРОИТЕЛЕЙ”. Водитель вышел из машины, поднялся на крыльцо. За колоннами было темно, холодно, гулко. На дверях чернела квадратная вывеска. Водитель щелкнул зажигалкой, поднес маленькое пламя.

Вспыхнули золотые буквы: “СПЕЦПОЛИКЛИНИКА”.

Он вернулся в машину, выключил двигатель, свет, задраил окно, завел маленький будильник на приборном щитке, уселся поудобнее, закрыл глаза, зачем-то потрогал закрытые веки. Будильник его разбудил.

В регистратуре молча и терпеливо стояла толпа. Много старух.

Наверно, пришли пешком из своего мертвого района, еще хотели просить пожить. Мужчин мало. Лишь несколько молодых лиц. О еде, завтраке, горячем кофе даже не думалось.

Очередь продвигалась тихо. Спешили мимо румяные с улицы врачи и сестры. С ними из очереди здоровались. Они бодро отвечали, не задерживались, торопились в свои кабинеты. В очереди перешептывались, – это, мол, Анна Викторовна, очень хороший терапевт, а это Григорий Иванович, окулист, я у него была, невнимательный, нет, будто ему скучно.

Водитель слушал, смотрел, держался очереди, иногда проваливался от усталости в безмыслие. Не заметил, как из последнего стал первым.

Из окошечка смотрело на него круглое женское лицо. Он протянул паспорт, страховой полис, три тысячи рублей.

– Мне к Андрею Андреевичу на прием, пожалуйста.

Женщина взяла документы, а деньги оставила.

– Оплата после, в кассе, вам врач выпишет.

Она ухватила целую стопку бумажек и принялась заполнять одну за другой. Писала, ставила лиловые печати. Заполнила и передала ему.

– Я не понял, что это?

– Направления.

Он разобрал на бумажках: окулист, хирург, лор…

– Но зачем? Я только к Андрею Андреевичу!

– Андрей Андреевич принимают после общего осмотра. Не задерживайте, пожалуйста.

В хвосте очереди водителю объяснили:

– И анализы придется сдавать, и, пока не будут готовы, не примет. То есть, если сегодня всех успеете пройти, дней через десять попадете к

Андрей Андреичу.

– Но как же? Десять дней! Где-то надо жить десять дней. У вас гостиница есть? Дорогая?

– Зачем вам гостиница? Снимите у частника.

– Самое смешное, если он вас возьмется лечить в своей клинике, то там опять все анализы заново.

– Где?

– В клинике, за городом, в сосновом бору. Говорят, красота необыкновенная, лучше, чем в Швейцарии.

– На свете много мест лучше Швейцарии.

– Дело не в этом. Там такие условия, у каждого отдельная палата, врачи сами приходят, больные вообще друг друга не видят, даже на прогулке.

– Откуда вы знаете?

– Соседу счастливый билет выпал.

– Подопытное счастье.

– В смысле?

– Говорят, он там опыты ставит, Андрей Андреич.

– Главное, чтобы польза была.

Они говорили. Водитель переводил глаза с одного на другого.

– Я боюсь много потратиться, еще неизвестно, какой мне счет выставят в конце концов. Я далеко не миллионер, далеко. Десять дней, что я тут буду делать? С ума сойду. В Москву? Бензин, дорога, я и так устал как собака, и не хочу я в Москву, пока здесь не решу, не хочу возвращаться.

Так он сказал, покраснев от досады. Обычно он был бледен, почти прозрачен. Ему жена – было время – говорила:

– Мне кажется, сквозь тебя свет виден.

Она шутила, но впечатление прозрачности действительно существовало.

Он был тонкокостный, худой, высокий, со светлыми, мягкими волосами, темневшими, тяжелевшими от воды. Они и видны становились отчетливо только мокрыми. Щетина не росла на лице; если не брился, пушок обвивал паутиной. Глаза – как лед, почти без цвета, с черными точками зрачков. Сейчас, от усталости, белки порозовели, вены на руках вспухли. Хотя руки никакой тяжести не держали, кроме бумажек.