Анатолий Друзенко - Rrzepraszam Варшавская история

– Где же ваши репортажи, панове?

Время коротаем на Литовской.

Под дробь телетайпов строим из себя джеймсов бондов.

Петровичу надоедает наш треп, и он отрывается от донесений:

– Между прочим, в Ченстохове сейчас…

– Что? – кидаемся к нему.

– Стакан красного.

В родных пенатах наконец стали публиковать мои обглоданные, как косточки, заметки.

На проводе объявилась Вера, старшая стенографистка:

– Толя, с тобой Новиков хочет переговорить.

– Пора начинать! – трубил Николай Григорьевич. – Выбери завод.

И чтоб был передовой. Ты понял?

Не без труда отыскал фабрику, которая не бастовала.

Спрашиваю у пана директора:

– Что было для вас самым важным в последние дни?

Пан отвечает:

– Чтобы фабрика выпускала продукцию.

Вставляю в репортаж.

Интересно, думаю, поймут? Догадаются, что здесь творится, если главное для фабрики – работать?

У Ларька свои заботы.

Отплясав на выпускном балу, Оксана уехала в Москву и поступила в медицинский.

Освоилась быстро, а главное – выдержала испытание анатомичкой. Даже сфотографировалась на фоне кучи костей и сухожилий, бывших когда-то человеческим телом.

Живет – одна.

Ларисе приходят в голову ужасные сюжеты, и она каждый вечер звонит в

Москву.

– Ну что ты себя напрягаешь? – говорю я. – Она же разумный человек.

Егор тоже добавляет хлопот.

Мать не находит места, пока он – господи, уже в третьем классе! – гоняет мяч возле синагоги.

Как-то, вернувшись затемно, сообщил:

– Дядя Ян в “Солидарность” вступил. Мне Рысек сказал.

– И что? – Я сделал вид, что не удивился. – Они все в “Солидарности”.

– Дядя Ян там начальник, – продолжал интриговать сын.

Я ушел в гостиную и включил телевизор.

Мечислав Марциняк – сама непроницаемость – сообщал об очередном ЧП.

Побоище в автобусном парке. Водители, вступившие в “Солидарность”, подрались с теми, кто не вступил. Милицию вызывали.

Может, им маршруты делить? Одни – для членов “Солидарности”, другие

– для остальных.

Хотя “остальных” все меньше и меньше.

Еду в Карлино.

Там на буровой выстрелил и загорелся фонтан нефти.

Пожар тушили месяц. Наши приехали – из Полтавы.

Спрашиваю у них, не было ли напряженности. Как-никак, а большинство коллег – в “Солидарности”.

Нет, отвечают, делом занимались.

На пожаре не до политики…

Пожар их заинтриговал: может, там много нефти?

Она им ох как нужна! Та, которой пользуются, почти на сто процентов

– наша. А тут – вдруг да своя!

Посольские зауважали журналистов.

Раньше терпеть не могли: бездельники, на службу не ходят, в машинах разъезжают…

Теперь зазывают. Наливают. Расспрашивают.

По заводам, где все течет и все решается, дипломатам ездить не с руки. Вот и пытают нас. Даже Птичкин не брезгует.

– Пригласили в комитет “Солидарности”, – рассказываю о поездке в

Познань. – Во всю стену лозунг: “Правду, только правду, ничего, кроме правды!”

– Сколько там в “Солидарность” записалось? – интересуется Птичкин.

– Девяносто процентов.

– Многовато.

– Потом в цех повели.

– На митинг?

– Ага. Секретарь парткома пытался что-то сказать – не дали. Выступил активист “Солидарности”.

– Фамилию не записали?

Я качаю головой, а сам думаю, как мальчишка: “Фиг тебе”.

– Жаль. – Советник расстроен.

– Там такая толчея! Целое представление устроили.

– Какое представление?

– Активист в толпу бумажку передал. Потом – другую. Спрашивает:

“Прочитали?” – “Да!” – кричат. “Нужна вам такая партия?” – “Нет!”

– Что за бумажки?

С затаенным злорадством приступаю к подробностям:

– В Познани жил знаменитый ученый. Одинокий. У него был особняк на улице Коперника. Умирая, он завещал его детскому саду. Копию завещания и показали на митинге.

– А вторая бумажка?

– Из ЖЭКа.

– Зачем?

– Из нее следует, – смотрю советнику в глаза, пытаясь ухватить реакцию, – что в особняке проживает дочка первого секретаря воеводского комитета партии.

Птичкин невозмутим…

Спрашиваю потом у Сани:

– Как думаешь, передаст он в Москву про особняк?

Саня загадочно улыбается.

А меня занимает: откуда у “Солидарности” документы – копия завещания, лицевой счет?

Петрович удивляется моей наивности:

– У них же везде агенты!

Снова пертурбация в верхах: Каню сменил генерал Ярузельский – сухопарый, лысеющий, с красными, как у грудного ребенка, щеками, в несменяемо черных очках.