Анна Лавриненко - Время моей жизни

Он сначала как-то по-детски улыбается, как будто бы радуется, что он здесь, потом хмурится и говорит:

– А, не обращай внимания.

– Значит, у тебя все в порядке с личной жизнью, – говорю я, пытаясь развеселить Генку, но это не получается – он переводит разговор на песню “Сегодня ночью”, которая сменила “Сида и Ненси”.

Да нет у Генки никакой личной жизни! Не было и не будет!

Она приходила к нему когда хотела. Звонила и коротко бросала в трубку: “Ты дома? Не занят? Сейчас буду”. Они занимались сексом несколько раз за ночь и засыпали в объятиях друг друга. Иногда болтали на кухне с выключенным светом, и хотя не видели друг друга в темноте, дотрагивались до пальцев, до волос, лица, как будто бы пытаясь убедиться, что они все еще существуют.

А на следующий день она всегда уходила. Она думала, что Генка спит и не слышит, но на самом деле он никогда не спал, он только делал вид, что спит, а сам смотрел, как она собирается. Крадется на цыпочках из душа, ежится, когда натягивает на себя свитер, морщится, залезая в джинсы. А потом закалывает волосы. Генка этот момент любил больше всего. Волосы у нее роскошные: длинные, белоснежно-белые. Она долго расчесывает их, потом закручивает в тугой узел и стягивает резинкой.

В этот момент она становилась такой невероятно красивой, что у Генки перехватывало дыхание. Она уходила, тихо захлопывая за собой дверь, а Генка изо всей силы сжимал руки в кулаки и хотел плакать. Он ведь ничего не знал о ней, кроме имени, даже номера телефона: она всегда звонила ему сама, и он дрожал при мысли, что когда-нибудь она не позвонит. Что он тогда будет делать? Генка знал наверняка. Он будет ждать. Месяц, два, год, всю жизнь, в конце концов, – когда-нибудь она должна будет понять, что тоже любит его! Тоже. Потому что он ее любит. По-другому ведь не бывает: если ты любишь человека, по-настоящему любишь, то и он тебя тоже. Обязательно, – иначе люди не могли бы жить на этой Земле.

Генка удивлялся иногда, что он в ней нашел. Нельзя сказать, что она была офигенно красива или суперсексуальна. Она приходила к нему в старых джинсах, вытянутых свитерах с катышками или в обычных футболках. Несексуально, сказали бы другие парни. Несексуально, писали глянцевые журналы. Однажды Генке попался в руки такой журнал, там говорилось, что на свидание надо приходить в чем-нибудь сексуальном, например кофточке с вырезом, а свитера и джинсы подойдут только для дружеской беседы. Генка усмехнулся и даже обрадовался, что она не такая.

А Даша сама не знала, зачем приходила к нему. Каждый раз давала себе обещание, что больше не пойдет, но чем сильнее были эти мысли, тем сильнее ей хотелось его увидеть, и она набирала знакомый номер. “Ты дома? Не занят? Сейчас буду”. И зачем ей нужен этот Генка? Она даже не знала, есть ли у него хоть какое-нибудь образование выше среднего. Конечно, когда они сидели на кухне и болтали, он казался ей очень умным. Не таким умным, как Женька – отличник из ее группы, а таким, которые умные по жизни. И не потому, что он где-то что-то прочитал или выучил, а просто потому, что знает это, и все тут. Но тогда на кухне все казалось таким нереальным, и, может быть, Генка тоже был нереальным и на самом деле не был таким уж умным. Генка по жизни никто, – все-таки приходится это признать, – и, конечно, он ей не пара. Она ведь хорошая, умная девочка. Ее отец – профессор, она учится в университете, и учится на одни пятерки. У нее много друзей, так много, что даже слишком. И есть Саша, главный красавчик университета, который почему-то бегает за ней, не обращая внимания на других девчонок. Иногда, от скуки, она ходит с ним в кафе или в кино. А потом звонит Генке.

Не люблю я его, думает она о Генке. Не потому что он не такой, как все, – потому что она не такая, как все.

Мы с Мишей сидели и трепались про Лондон. Если бы кто-нибудь когда-нибудь мне сказал, что мы будем сидеть так близко и разговаривать, как нормальные люди, я бы, конечно, не поверила. Но теперь мы разговаривали – почему-то про Лондон – и много курили. Мы говорили о тех лондонских книгах, которые читали, о тех лондонских группах, которые слушали, даже о лондонском правительстве и королеве, мы говорили о Биг-Бене и о том, что Лондон разделен на части. Мы просто говорили. Я не хочу сказать, что у нас с ним была какая-то там особенная духовная близость или что я в этот момент сидела и думала только о том, какой он красивый, – нет, но ведь не с каждым можно сидеть на кухне, курить и говорить про Лондон! Иногда к нам заходили другие ребята и клянчили денег на выпивку. Мы выскребали из карманов то, что было, и снова говорили о Лондоне.