Александр Мелихов - При свете мрака

Странное дело – чем более унылой и беспросветной становится моя жизнь, тем сильнее я страшусь ее потерять. А ничего странного: испустила дух греза – осталась дрожащая тварь. Которой пболки

(полкби) родимых книг представляются квадратными пастями, набитыми мерцающими неровными зубами. А тени колец на оконных гардинах – поджидающей своего часа коллекцией наручников. Ну а круглые днем молочно-белые абажурчики люстры, разумеется же, поблескивают виноградной гроздью, вечно зеленеющей над моим ночным одром.

Наконец я осознаю, что меня раздражает гулкое болботанье, разносящееся ночным эхом в пустом каньоне двора, – да, это какой-то идиот что-то внушает почтительной тетке, явно наслаждаясь неотразимостью своей логики, – счастье, открытое лишь им одним, идиотам. Накаляющаяся ненависть обостряет мой слух, и я понемногу начинаю различать слова.

Лучшими частями бараньей туши, наставлял идиот, являются спинная часть и задняя ляжка, они содержат меньше всего соединительной ткани. Они употребляются для жарки и запекания. Лопатку и грудинку целесообразно тушить и варить. Шея, голяшки, голова и ножки используются для приготовления студня.

Собеседница отвечала невольными возгласами восторга: “О да!”, “Да неужто?..”, “Ни хрена себе пироги!”.

Однако я вслушался как следует и поразился глубине своего заблуждения. Конечно же, это был ученый педант, спешивший задиктовать поднятой среди ночи аспирантке свое последнее “эврика!”: гомоморфный образ группы изоморфен фактор-группе по ядру гомоморфизма – ей оставалось лишь жалобно вскрикивать: пожалуйста, помедленнее, маэстро, я не успеваю, но неужели он действительно изоморфен?..

Бог ты мой, как же я сразу не разобрал эту жестяную скороговорку – да это же наш главный либерал Альперович, он всегда всех слушает с выражением тоскливого сарказма, а потом, грозя пальцем полу, начинает тоненько выкрикивать, будто говорящий скворец: зачем этому государству люди, если оно их не бережет, зачем этому государству территории, если оно их не обустраивает… Где ему понять, что родина дает человеку самое главное – иллюзию причастности чему-то бессмертному, ту драгоценнейшую грезу, которую я в гордыне своей пустил по ветру, избравши путь беспечного странника. И теперь единственный способ для меня хоть на время сделаться /кем-то -/ это вписаться в чужую сказку. Но теперь я потерял ключ даже и от этого шкафчика с последним “обезбаливающим”.

Есть, правда, и более простые, химические средства, которые оседлала

Гришка, но для меня напиваться, чтобы снять страх, – все равно что согревать руки в теплом дерьме. Пить – это некрасиво, а борьба за красоту – последнее, что еще держит меня на плаву, – иллюзия, что я все-таки сравнительно хорош собою. Главная низость, до которой я никогда не опущусь, – я никогда не стану сваливать свою вину на несовершенство мира, не унижусь до оправданий, что в этой жизни не нашлось для меня достойного поприща, хотя я чувствовал в груди своей силы необъятные. Нет, даже полураздавленная страхом, дрожащая тварь, я все равно буду твердить и твердить до самого смертного часа: нет, нет и нет, во всем виноват я сам, а в жизни всегда есть место подвигу, красоте, благородству, бессмертию, и я вот этими вот страшащимися тьмы глазами не раз и не два созерцал героев, которые всем этим овладели, – кто нашел в себе мужество поверить в прекрасные бессмертные сказки, верой в которые и создается вся земная красота.

А я, с улыбкой д’Артаньяна, в ковбойских сапогах, улизнул с поля битвы за бессмертие, погнавшись за красивой позой, ибо не мыслил красоты без легкомыслия и небрежности. И был еще чем-то недоволен, когда мои возлюбленные принимались утилизировать нашу общую грезу, призывавшую нас на какие-то великие дела. Какие?.. Я же ни на какие дела им не указывал!..

Наложить на себя руки я способен лишь в такую минуту, когда чувствую себя красавцем. Но в качестве полураздавленного слизняка… Вот если бы какой-то добрый человек отсек мою облетевшую голову во сне, какая-нибудь Юдифь, оскорбленная моим бессилием…

Ба, так этот говорящий попугай ее-то и наставляет!.. Ты красива видом и весьма привлекательна взором, а он тщеславен мышцею своею, так открой ему ложесна для посрамления и порази его жалом хитрости твоей. Влей клофелина в уста меха твоего, наполненного кровью виноградников моих, а когда упадет он на ложе свое, сними с него голову и доставь мне, владыке и наставнику твоему…