Александр Мелихов - Роман с простатитом

Из того же родного Стамбула мы возвращались с турецким десантом, когда происходило великое сидение в Белом доме. Кто помудрей, старались помнить одно: те, эти – а кормить тебя вместо тебя все равно никто не будет. И в этом, ей-богу, было свое достоинство!

Но активисты и здесь сползали из-под притолоки, чтобы стращать друг друга – мол, коммуняки все ларьки позакрывают. Впрочем, и

Ельцин был не хорош: развел таможни, налоги – жуть брала, с какой легкостью оба стана готовы были подгонять под себя все мироздание. Мир убьет простота: ампутация ненужного однажды оставит нас без головы или без печени.

Поезд приопаздывал, и у нас пропадали билеты на химградский ежемесячный. Один вход в метро был перекрыт, в другой мешочников не пускали. Таксист заломил несусветно, но и его остановил мрачный милицейский пикет. Впереди размахивали флагами устрашающего красного цвета: нудный геморроидальный канцелярист, окунувшись в двухлетнее забвение, восстал саблезубым пенсионером. Обиженные хотели иметь по праву то, что им причиталось лишь по закону милосердия. Простые люди не бывают хорошими: если не убьют сами, то проголосуют за убийц. Ничего страшного, твердил я себе, но декорации уже разверзлись.

Подыхая рысить вьючным и упряжным верблюдом сразу (краем глаза сфотографировалась ее почти падающая, но удивительно изящная, будто с вазы, бегущая фигурка), я все же ощущал ледок под

ёкающей ложечкой – видеть пустую Москву, где всегда безостановочно валила лавина автомобилей. Последний вагон, на последнем издыхании сую билеты вместе с десятью тысячами, последний тюк вбрасываю на бегу. Потом один за другим – волк, коза и капуста, – багровый, потный, переволакиваю их по вагонам, тормозным площадкам и только тогда опускаюсь дышать. Она тоже еле дышит. В этот день наши танки били по Белому дому.

Италия начинается с сортира. Забеги-ка кой-куда, не забыла наставить меня перед вылетом моя маленькая воспитательница с проступившими сквозь бессонную бледность веснушками: чартеры для шопников устраиваются под утро, когда неудобно чистой публике.

Перед входом огляделся, не идет ли кто сзади по пустынному аэропорту, внутри тоже зыркнул вправо, влево – уединенный уголок как раз для рэкета. Защелкнулся замок – можно расслабиться.

Теперь осторожно выгля… Ловушка! Дверь не отпирается!

Лихорадочно верчу, дергаю – крепко строят, сволочи! Минуты текут, посадка объявлена, но и я еще парень хоть куда: подпрыгнул, подтянулся – никого. Щель между переборкой и потолком как раз по мне – правда, пыль там вытираю я первый.

Являюсь как раз вовремя, деловито возбужденный.

Весь мир дыра – что Неаполь, что Чебоксары: в Неаполе польта, в

Милане люди обувью хорошо закупились, в Болонье бельем…

И “боинг” – самолет как самолет, а Альпы – горы как горы, странно только, что эту дикость с рваными обрывами, пропастями и осыпями терпят в центре благоустроенной Европы. Будничное клацанье штемпселем по паспорту, аэропорт как аэропорт, только что замок исправен да туалетная бумага на месте. Автобус, холмы, сады-огороды – обычная европейская возделанность. “Смотри, все уже цветет!” – Соня обижается, что я равнодушен к жизни, но как можно восхищаться вещами, пусть даже цветами всех цветов, если они не отклик на что-то! Артрозные оливы – дело другое, их у нас нет.

Витрины как витрины, из чужеземного шика с удивительной скоростью обернувшиеся лакированной нищетой словно бы подделок под неведомо что. Бензоколонки как бензоколонки – лишь слегка лизнет по сердцу огненным языком шестилапая собака на рекламе.

Адриатические волны, на которых не написано, что они адриатические, ряды вилл, роскошных, если вообразить себя хозяином, прескучных, если вообразить их роскошными, отели как отели, куда мы попадем еще неизвестно когда, ибо наши итальянские хозяева имеют процент с наших закупок, а потому будут нас возить по складам, покуда их владельцы в силах держаться на ногах.

Рабочий может понять буржуя, русский – еврея, мужчина – женщину, но те, кто спит в самолете, никогда не смогут понять тех, кто не спит. Для жизни как она есть люди без мозгов имеют неоспоримые преимущества. Только вот без грохота им жизнь не в кайф: пока их несчастные спутники тщетно пытаются приткнуться головой к стеклу, они врубают на весь автобус электрическую молотьбу, чтоб было чего перекрикивать. Простые люди никому не желают зла, они просто подгоняют мир под себя, а разрушается он уже сам: своей музыкой они разрушают тишину, своими вкусами – музыку, но их права на дурь, завоеванные поколениями романтиков в борьбе с рутиной, так же священны, как права Баха и Шуберта. Демократия так демократия – это кто там заикнулся, будто для сочинительства нужен талант?