Владимир Новиков - Типичный Петров

Тут не понимаешь, что с тобой было вчера, сегодня, а что мы можем знать о столь отдаленных временах и людях? Да еще морализирует то и дело, ведет агитацию против курения и питья, против телевидения и

Америки… А, вот и до нас добрался…

“Прелюбодеяние – самое страшное зло!” И пальцем своим длинным указательным потрясает в нашу с тобой сторону. Следил за нами, что ли? “Оно хуже наркомании, оно ведет к СПИДу, к полному вырождению нации”.

Минуточку, ваше святейшество! Или как вас там принято называть?

Грешны мы, да. Но при чем тут СПИД? Он в нашей стране, согласно объективной статистике, крайне редко передается половым путем.

Именно грязные шприцы наркоманов у нас на первом месте. Потом, давайте хладнокровно сравним два зла – по степени вреда для здоровья и личности. Вот мой или ваш сын, допустим. Что для родителей юноши страшнее – наркотическая зависимость или мучительная раздвоенность между двумя одинаково хорошенькими и сексуально смелыми подружками?

И насчет вырождения нации я бы поспорил. Низкая рождаемость у нас именно оттого, что мужики постарше пьют в мужской компании, пареньки помоложе ширяются в компании бесполой – в то время как уцелевшие еще старомодные поклонники прекрасного пола как раз работают на демографический прогресс. Примечаю я, что многие богатенькие буратины заводят себе не просто содержанок, а вторую, младшую семью.

И рожают там новых российских граждан, приумножают нацию.

Но все это шутка, конечно. Не Жириновский я, чтобы призывать к введению узаконенного двоеженства. Этими мыслями я себя отвлекаю от неминуемого прощания…

Ты уезжаешь первой. Я иду вслед за тобой в твой номер – якобы помочь донести вещи. Взгляд падает на кровать, но нет, не хватит времени, чтобы полностью прикоснуться друг к другу. Хотя бы присесть туда, где ты ночь тому назад спала одна, уже немножко помечтывая обо мне.

Ты садишься рядом и целуешь меня – без любовной жадности, грустно-грустно. И из меня телесность куда-то улетучилась. Ни вкуса губ твоих не чувствую, ни запаха тела, ни его формы и массы. Что такое? Так это же душа с душой встретились и теперь должны разъехаться в разные стороны. Вот до чего мы с тобой допрыгались!

Пока я веду тебя к микроавтобусу, твое лицо становится изрядно зареванным, так что репутация среди землячек и земляков уже неизбежно будет подмочена. Почему бы тогда не поцеловаться еще раз на прощание?

Мутное автобусное окошко, а в нем – лик, из одних глаз состоящий. С ресниц закапал черный трагический дождь, с век поползла синева…

Вот где настоящий русский импрессионизм, навсегда лишающий покоя. А художник тот только и мог от пространства выше пояса перейти вниз.

Пошляк!.. Так, уже и бесплодная ревность обуяла. Да нет, какая там ревность! Это опять хочется отвлечься от новой, надолго пришедшей боли… Поезд мой отходит только в два ночи. Куда мне от себя спрятаться на несколько часов?

Что произошло? Потерял я или приобрел? Минус покой, а что в плюсе?

Открылась новая ниша, как теперь говорят, новое пространство. Но где открылась? В сердце произведена выемка – и глубина и боль новые появились.

Самое страшное – если не будет продолжения. Не в банальном смысле, конечно. Хочется продолжить разговор, для которого не нужно даже в комнате уединяться. Такой разговор, который можно вести при всех.

Почему-то вспомнились тюремные свидания в американских фильмах.

Сидят дорогие друг другу люди, между ними беспощадное стекло, а они в телефонные трубки говорят самые нежные и тайные слова, не беспокоясь, что кто-то слышит, и боясь только одного – окрика:

“Свидание окончено”. А потом их силой начнут растаскивать в разные стороны.

Впрочем, возможность уж такого-то разговора мне стопроцентно гарантирована. Есть у меня и телефон новгородский, и адрес. Могу без звонка к тебе, как тот художник, заявиться, застать женщину без мужа и в белых трусах. Эта картинка меня слегка успокаивает в тот момент, когда поезд пересекает границу Псковской и Ленинградской областей.

А душа тем самым переезжает из боли в боль. Теперь заныла во мне

Беатриса. Ну что ты, что ты? Я ведь тебя больше чем люблю. А вчера…

Это было… Это земля, заземление… Иначе мы бы упали с твоего неба и разбились. Но не надо, не знай ничего об этом.

Поднимаюсь на второй этаж нашего обветшалого ампира. Отворяю дверь и оглашаю пространство иностранным кличем: “Сэ му-а-а!” (Бета иногда так отвечает на звонки из Парижа, и я включил это в свой попугайский репертуар.) На пароль нет отзыва: куда-то отлучилась, причем недавно и ненадолго: серенький “Сони” на столе раскрыт и дремлет в спящем режиме. Рядом с ним высокая рюмка зеленого хрусталя с красной каплей на донышке и розовый блокнот в клеточку с синенькими каллиграфическими полуфразами. Дух – не запах, а именно дух Беатрисы разлит повсюду, отпечатан в только ей присущем сочетании аккуратности и небрежности.