Валерий Попов - Горящий рукав

Холодный темный вагон, пропахший горьким дымом (электрички туда еще не ходили). Даже разговоры тут подавленно-тихие. С каким-то матрасным скрипом состав двинулся, растягивая пружины. Рябые квадраты света из окон стали медленно вытягиваться в ромбы. Прежняя, привычная жизнь закончилась, теперь пойдет совсем другая, незнакомая и тревожная, и неизвестно, что с нами будет! Помню ощущение ужаса и восторга одновременно. Прошло пятьдесят лет, но я делаю шаг – и снова я еду в том пахучем темном вагоне. Думаю, что у всех людей так отпечатывается жизнь, особенно в переломные моменты, – но никто не ценит того, выбрасывает, как мусор, ошибочно считая главным в жизни то, что говорят в газетах и показывают по телевизору… а на самом деле – вот она, твоя единственная и неповторимая жизнь! Не забывай!

Не выбрасывай!

Два часа тянулась за окнами тьма, которую я пытался пронзить своим взглядом. Изредка только проплывает фонарь, под ним какая-то изморозь, то ли дождь, то ли снег рябит лужу. Как люди соглашаются жить в такой глуши? Хотя я понимаю – если бы они не жили здесь, в темноте, я бы не мог жить в людном, ярко освещенном городе, который висит на большой стране как украшение, как елочная игрушка. А главное, я чувствую с волнением, – тут. Гляди! Пронзай тьму!

Наконец я спрыгнул с высокой подножки на громко шуршащий гравий.

Сошел на скользкую извилистую дорожку, освещенную лишь в самом начале, – и сразу же заскользил, замахал руками. Рядом медленно прошествовал белый гусь. Из клюва его шел пар. Все же какой-то ориентир в темноте – и я, словно удержавшись за гуся, устоял.

И – бесконечное скользкое поле, и тьма, в которой абсолютно не за что держаться. Появились наконец золотые квадраты окон, словно отдельно от всего повешенные во тьме. В одном из них я увидел отца.

Он стоял посреди пустой комнаты, под тусклой голой лампочкой на шнуре, в любимой своей позе: сцепив пальцы на крепкой лысой голове, раскачиваясь с носка на пятку, задумчиво вытаращив глаза, нашлепнув нижнюю губу на верхнюю.

Вход был с другой стороны. Я прошел по тусклому длинному коридору с одинаковыми дверями, прикинув, постучал в третью дверь от конца.

Замер. В ответ – тишина! Ошибся? Подавляя нерешительность, пихнул дверь. Оказалась незакрыта… Попал! Отец долго оставался в той же позе, словно не заметил меня или заметил, но не придал большого значения, – решил додумать, не отвлекаясь, свою большую и главную мысль до конца. Потом все же повернулся, весело и изумленно вытаращил глаза.

– Как ты меня нашел?!

– Ведь ты же мне рассказывал, – усмехнулся я (в тот год я в основном усмехался).

– А, да! – шлепнул ладонью в лоб, плавно переходящий в сияющую лысину. -Ну? -подошел ко мне, взял за плечо. – Раздевайся! Есть хочешь? Давай!

Чтоб я не поставил сразу в лоб главный вопрос, он бурно двигался, выдвигал ящики тумбочки, из одного вынул сковороду В другом по выпуклому фанерному дну с грохотом катались после рывка четыре грязных яйца в опилках и засохшем курином помете. Воткнул вилку плитки, спираль налилась огнем и словно бы увеличилась. Поставил мятую алюминиевую кастрюльку. О край ее кокнул по очереди яйца.

Разведя скорлупу, выпустил скользкое содержимое.

– А, да! – вспомнив, схватил большую ложку, стал шерудить ею в кастрюльке. – Новый рецепт! Мягкая яичница! – объявил, торжественно подняв ложку, измазанную желтком.

Слишком быстро все делает! – мучаясь, чувствовал я. Понимает, что встреча сына с отцом после долгой разлуки важна… но не имеет терпения ее проводить. Быстрее, быстрее!.. Чтобы что? Чтобы я сразу уехал и не мешал ему думать, не отвлекал его? Или чтоб я в этом рое дел не нашел даже щелки, чтобы задать главный вопрос – как он думает жить, вернее, как он уже живет? Я стоял неподвижно, глядя на эту суету, опять же внутренне усмехаясь: столь бурной энергии надолго не хватит! И когда четыре ярких, свежих яйца превратились в маленькую горелую кучку, отец сник. Почесал висок грязной ложкой.

– Эх, да! – радостно подскочил на табуретке. – У нас же ат-личную столовую открыли! Пошли!

Вместо пальто он надел ватник с подпаленным рукавом (дожил!). Я снова надел пальто. "Куда идем? Все равно же вернемся сюда, и напряг вернется, никуда не денется. Ну ладно – выйдем, хоть это и бессмысленно. Эх, отец, отец!"

Похрустев замерзшими лужами, вошли в пустую неуютную столовую.

Толстая женщина с грязной марлей на голове выскребала из огромной кастрюли пригорелое.