Валерий Попов - Чернильный ангел повесть

Надюши”, покупая горячительное (наши слушания, честно признаюсь, заканчивались пьянками), вдруг познакомился и разговорился с двумя стрижеными солдатиками из соседней воинской части, которые оказались, как говорил взволнованный Кузя, “и с головой, и с душой”! Солдатики стали ходить на наши слушания – тем более батя

Зиновий отдыхал-таки у своей юной дочери под Бордо, и ради дорогих гостей Кузя изрядно опустошал отцовские погреба.

Солдатики своими стрижеными головами быстро смекнули, что именно тут их место. Кузя был взволнован до слез, когда солдатики стеснительно попросили у Кузи карандаши и тетрадки и стали за ним записывать, восхищенно покачивая головами: “Да… заковыристо! А помедленней нельзя?”- “Ладно уж… повторю, ребята!” – со слезами на глазах говорил Кузя. “Ты-то хоть понял?” – обращался он ко мне уже сварливо. Я-то не понял. Зато я понял, что солдатики поняли! Меня они сразу невзлюбили- я тоже в те годы пожрать и выпить был мастак, однако ходил туда, честно говоря, не за этим. Честно говоря, меня пьянство, наоборот, огорчало! И я терпел его как вынужденное зло – не бросать же

Кузю-друга в столь ответственный момент его карьеры! Но солдатики четко наметили меня в жертву. Время от времени они кидали взгляд на меня, потом – недоуменный – на Кузю: “А этот-то что здесь делает? Он же ни черта не понимает! Да и не уважает тебя, шеф, это же сразу видно!” (это из-за нескольких моих робких вопросов). Дело их шло на лад. Кузя, озирая с высоты

“племя младое, незнакомое”, так жадно впитывающее знания (и запасы из погреба), был счастлив. Так счастлив он не был даже на свадьбе с Дженифер, жизнь с которой, как известно, не заладилась. Зато с солдатиками заладилась. Ну, от солдатской голодухи да при лихой солдатской смекалке и не такое сообразишь.

Тем более что режим в их части был какой-то почти свободный – приходя к Кузе, я встречал их там каждый раз… Если бы только я тут не путался под ногами! И меня “распутали”.

Однажды после очередных “слушаний”, перешедших в пьянку, я не удержался и высказал все, что думал, о Кузиных теориях и о его учениках… Кузя сидел белый: такого “удара в спину” даже от меня он не ждал. Пока я топтался в холодной прихожей, натягивая тулуп и боты, услышал две фразы вольнослушателей. Одного: “Да что он понимает!” – и второго: “Сделаем, шеф!” Не думаю, что

Кузя, как это теперь модно, “заказал меня”. Не думаю. Скорей это был талантливый экспромт. Оценил я его не сразу и, разгоряченный, направился к станции (тогда комнат у Битте я еще не снимал). Шел быстро, надеясь, что никогда больше этих

“вольнослушателей” не увижу, – но увидел, увы. Я вроде бы шел к станции кратчайшей дорогой – но были еще и кратчайшие партизанские тропы. “Эй!”- услышал я из белых снежных кустов.

Первый выскочил и сбил меня с ног, правда, и сам он, по гололеду, поскользнулся и упал. Часть, где они служили, была технической, радиолокационной, поэтому специальным ударам их, видимо, не учили, что меня и спасло, но голову мне своими бляхами расковыряли они основательно. “Вот так вот… соображай впредь!” – проговорил один из них в заключение, и, оставив меня в пышной белой канаве, они удалились.

Через неделю, правда, я снова приехал к Кузе: все же жаль было мне его горячности, его азарта! Не пропадать же им втуне – и я приехал. Солдатики были на месте, но со мной не поздоровались.

Видимо, на что-то обижались. Кузя в тот день был с ними строг – наверно, строго пожурил их перед этим за некорректность их методов. Со мной, однако, он тоже был строг. В этот день происходило что-то вроде зачета: что же слушатели усвоили из

Кузиных лекций в плане эгофутуризма и панкретинизма? Инадо же, усвоили кое-что – сбивчиво, путаясь в терминах или выговаривая их сокращенно, но все-таки говорили! Я, надо признать, оказался отстающим, не в силах до конца выговорить ни одного модного термина.

В разгар наших бдений резко распахнулась тяжелая кожано-ватная дверь, и в проеме возник Зиновий, старый хозяин, в роскошной шубе, купленной, видимо, в Бордо. Некоторое время он озирал неприглядную картину, что-то задумчиво напевая, побубнивая в роскошные усы… Взгляд его становился то насмешливым, веселым, то задумчивым… Да, картина в комнате, уставленной по всем стенам книгами, не была особенно привлекательной – темнота, лишь круг света низкой лампы, катятся седые валы табачного дыма, кругом воняют окурки и бутылки, а главное, масса расконсервированных банок помидоров и огурцов. Я бы на месте хозяина вспылил – но Зиновий был и дальновиднее, и умнее.