Мы выпили по первой. В “мезозойских зарослях” в трехлитровой банке лежал пупырчатый, как крокодил, единственный огурец – но из деликатности никто его, единственного, не брал. По-моему,
Ваня выставлял эту банку уже не впервой.
Из той школы Ваня вышел лейтенантом – и сразу же командиром какого-то загадочного “объекта” (это, естественно, не расшифровывалось). Ваню погубил его талант. Он писал стихи (как, впрочем, и я) – на этом и подружились. Но Ваня с его стихами гремел гораздо громче – к сожалению, не всегда в хорошем смысле.
Уже являясь военачальником, на пороге карьеры, он создал очередной свой короткий шедевр: “На посту я поссу!” Неужто не мог удержаться? Как говорится, талант сильнее всего, его не удержишь. И как всегда бывало с Ваней, загремел по максимуму, как Муму! Его разжаловали в солдаты и отправили в Сибирь. Ну что же – за славу надо платить! Что ни говори, вся наша армия знала этот стих!
И в Сибири Ваня всех очаровал. Приехав на побывку, Ваня рассказывал, как они вместе с командиром гоняли за водкой по тундре на вездеходе за сто километров! А денег набралось только на маленькую. Очень может быть.
Потом, отслужив какой-то срок, Ваня уволился и стал уже только стихотворцем. И здесь его ждал успех. Его песню “Стоят березы нетверезы” пела буквально вся страна – она гремела на концертах, абсолютно во всех кабаках, и даже – опять же – в воинских частях она исполнялась в качестве походного марша! Да, рожденный для славы от славы не убежит!
Хлынули деньги. Тогда-то Ваня и купил эту огромную ветхую дачу, которой прежде владел советский классик Василий Пуп, чей стихотворный эпос “Непогодь” охватывал всю территорию Советского
Союза и был, ясно дело, переведен на все его же, Советского
Союза, языки. Потом, когда с дружбой народов стало хуже, Пуп вынужден был продать эту дачу Ване – пришла иная пора, теперь уже песню Вани знали и любили от Львова до Камчатки – и что характерно, безо всякого перевода.
– Все! Больше ни грамма! – твердо сказал Ваня. – Кто в город со мной? – Он кивнул на своего зеленого “козла” – “ГАЗ-69А”. Став знаменитым поэтом, Ваня, что характерно, с армией не порывал – и этот “ГАЗ” он купил по дешевке на какой-то тайной распродаже военного имущества… Так зачем “порывать”? Армия должна служить людям.
Помню, как мы с Ваней под маркой “молодых литераторов” – когда
Ваня уже уволился из армии – пронеслись от Урала до Чукотки. И все время на какой-то новой, сверхскоростной и сверхсекретной технике – в армии для него, как, впрочем, и всюду, не было преград.
Помню, как я однажды ночью проснулся где-то за Полярным кругом, вдруг ощутив с ужасом, что обнимаю труп. Оказалось – огромного белого тайменя, подаренного нам командиром части.
Ване, чтобы он не чувствовал стеснения (которого он и так не чувствовал), выдали в той поездке какой-то особенный тулуп. На кармане, если его вывернуть, стояла особая черная печать, говорившая о принадлежности к некоему спецподразделению. Шатаясь ночью пьяные в сверхсекретном поселке, мы карманом этим ошарашивали всех патрульных – они сразу почтительно вытягивались, отдавая честь. Слава кружила Ване голову всегда, причем любая. И Ваня вдруг решил не расставаться с тулупом, видимо, чтобы чувствовать всемогущество постоянно. По договоренности с корешем-пилотом он вылетел из части, не вернув тулупа. Какой шум, какая радиопаника поднялась во всей Сибири и
Северу! Тулуп этот, обладавший чрезвычайными полномочиями, представлял, оказывается, огромную опасность, особенно на удалых плечах Вани. Поднялись армия, авиация и флот- но мы ускользнули.
Нас мотало над тундрой, бутылки дребезжали, краснолицый друг
Вани время от времени поворачивался от штурвала и говорил довольно спокойно: “Ваня, в Ключевом нас ждут – с ходу собьют!”
– “Давай в Оленье!” – хохотал Ваня.
Ничего себе веселье! Потом, отыгравшись за все страхи, я этот тулуп-вездеход описал минимум в трех литературных произведениях.
Прорвались! После, когда опытный Ваня изобразил наш тогдашний маршрут на карте, было впечатление, что просто капризный мальчик зачиркал карту Севера цветным карандашом.
Может, из-за этого тулупа-вездехода Ваня и пользовался в нашей округе таким влиянием? Мчаться с ним в город, отлетая на лихих поворотах то к одному борту, то к другому, было приятно.
Гаишники отдавали честь. Впрочем, самого тулупа давно не видел никто.
И тут я увидал, что с песчаной горы, с верхнего конца переулка, спускается, озабоченно морщась, мой отец. Впрочем, то, что он морщится, вовсе не означает, что он озабочен чем-то реальным, – вероятней всего, его досада расположена где-то очень высоко!
Читать дальше