Валерий Попов - Чернильный ангел повесть

Кьеркегора и Дерриды.

Правда, здесь, в магазине, солдатики отдыхали от интеллектуальной нагрузки и выражались на прежнем солдатском сленге:

– Три пузыря берем… нет – четыре! В этой… Германии нормальный поддавон ни… не купишь!

В Германии? Я не ослышался? Садовник и каменщик едут в Германию представлять “современную литературу Петербурга”? Видимо, чтобы своим робким ученичеством оттенить Кузину интеллектуальную мощь?

– Да брось ты, на…, дергаться! С закусью там все нормально!

Надеюсь, на конференции они изменят слог? А сколько вообще мест в нашей делегации? Впервые вдруг тревога стала капать в мою лучезарную душу, как ржавые капли из крана на сверкающую поверхность ванны. Да не может такого быть!.. Кузя, друг! Ведь вместе же пробивались наверх – хотя несколько разными путями.

Неужели эти “разные пути” так сказались?

Я пошел за солдатами, даже забыв купить бутылку, и получил “удар по голове” значительно более сильный, чем тогда, когда били бляхами.

– А почему тырешил,что именноты представляешь собойвсю

петербургскую литературу? – вдумчиво расчесывая пальцами кудлатую бороду, произнес Кузя.

Обвинение сразу по трем пунктам – причем все три явно несправедливые: ничего я не “решал” и не говорил, что только

“именно я”, и не утверждал никогда, что “всю”. “Всю”, я думаю, не представит никто – но хотя бы себя самого я представляю?

– Значит, я не еду? – выговорил я.

Кузя в ответ ушел в молчаливое самосозерцание. Солдаты нагло развалились в креслах… Ну, если бы они выступали с новеллами из солдатской жизни – я был бы за! Но они ни с чем не выступали!

Так почему же они? Возвышенный ход Кузиных мыслей мне не совсем был понятен… Кто угодно – лишь бы не я? Тоже странно! Но в жизни, однако, много странного – просто ты не хочешь это

“странное” осознать!

И потом – это ведь уже не солдаты! Это уже теперь – каменщик и садовник. Но все равно – представлять ими петербургскую литературу? Ятупо молчал. Потом встал. Вышел из хаты. Никто за мной не побежал – даже с целью избиения, как когда-то… Теперь я, видимо, никакой опасности не представлял.

Может быть, из-за того, что Кузя самонадеянно привез на столь важную конференцию лишь своего садовника и каменщика, его акции на Западе стали падать? Правда, что еще добавило мне обиды, Кузя вдруг пригласил на конференцию друга Ваню, чей незамысловатый солдатский шедевр “На посту я поссу” был объявлен Кузей – и его

“учениками” – шедевром эгофутуризма. Вряд ли Ваня способен был выговорить это слово. Однако оказался эгофутуристом и был приглашен. Но загулял и не поехал- что делает ему честь.

Может, именно садовник и каменщик, явившись в Европу, и подорвали Кузину репутацию? Так, видимо, и было – хотя подрывали оба по-разному. Садовник, оказавшись впервые за рубежом, среди столь разнообразной выпивки и закуски загудел по-черному и даже самых простых терминов не мог выговорить. С каменщиком вышло иначе. Тот неожиданно блестяще вписался и даже всех поразил многозначительной загадочностью выступлений – и с ходу, в отличие от Кузи, получил предложение преподавать на нескольких заграничных кафедрах. Вот это взлет! При этом, говорят, в своих лекциях он отзывался о Кузе все более пренебрежительно… В общем-то, безапелляционный стиль уничтожения соперника он усвоил от Кузи, так что тому вроде бы не на что было обижаться… Тем обидней! В общем, Запад Кузя потерял. Как Кузя мне жаловался за бутылкой (мы снова сблизились), настоящей интеллектуальной новизны никто не ценит.

Но зато у него была семья. В смысле – батя. Такого батю, как

Зиновий, надо было еще поискать. Он не дал впасть своему отпрыску в уныние и пьянство, а энергично занялся его судьбой.

Сложность была в том, что Кузя по-прежнему ничего не написал.

Но, может, это и хорошо? Зиновий как раз занимал место “умного еврея при губернаторе” – при тогдашнем председателе Союза писателей, бывшем кавалеристе. Кавалерист и сам был не прост

(хотя тщательно выпячивал свою простоватость), но некоторые тонкие вопросы он целиком перепоручил Зиновию и был за них спокоен. И умный Зиновий поставил Кузю заведовать литературными отношениями с республиками Союза. Кузя был оскорблен. Вместо блистающего Запада его ткнули харей в пыльный Восток! Но что было делать, раз неблагодарный Запад сам отвернулся от Кузи и перестал его куда-либо приглашать?

Помню, как я однажды зашел к Кузе в его крохотный кабинетик в