Роман Сенчин - Лед под ногами

Что ж – облом. Бывает… Но вдруг, – зацепила надежда, – вдруг ее повысили, вдруг она теперь не гардеробщица, а официантка, еще кто-нибудь. Ведь вполне может быть…

– Добрый вечер.

– Добрый вечер! – по-детски звонко отозвалась сухощавая, с пестрой, патлатой головой девушка, взглядом примериваясь к пальто Чащина, определяя, тяжелое или нет, как лучше принять.

– Видите ли, – осторожно заговорил Чащин, – я тут ищу одну… одну барышню. Она на вашем месте работала. Недели две назад.

– У нас здесь несколько девушек.

– Она такая, по виду как бы с Кавказа.

– Аминет?

– Что?

– Вы Аминет в виду имеете? Она аварка. Других таких у нас нет.

– А, да, да! – Чащин сделал вид, что вспомнил это имя. – Да… И когда она работает? По каким дням? Мы с ней договорились…

– Она уехала.

– Да?.. И куда?

– Домой.

– Ясно. А откуда она?

Гардеробщица пожала плечами:

– С Дагестана откуда-то.

И Чащин опять сказал это глупое, убийственно-тупое слово:

– Ясно. – Но на самом деле не мог поверить и задал еще вопрос: – И что – так просто взяла и уехала?

– Ну как? Брат ее забрал. Сказал, что замуж пора. Она не хотела, плакала тут…

На лестнице послышались энергичные бухи шагов; Чащин инстинктивно обернулся на них, увидел спускающихся Сергея и парня с кислым лицом.

Рывком отвел глаза, съежился, стараясь стать незаметным, – с ними общаться сейчас совсем не хотелось.

– Понимаешь, Рома, – негромко, без ораторского задора говорил

Сергей, – я искренне хочу России величия. Ради этого я влез в политику, пожертвовал статусом творческого человека. Может быть, уже и не смогу ничего настоящего написать. Но теперь – теперь я пойду до конца.

– А куда? – спросил кислолицый.

Рядом с Чащиным зашуршала одежда. В руках гардеробщицы оказалась куртка с нелепым карманом на спине и тонкое ворсистое пальто.

– Я пришел к выводу, что с Дмитрием Олеговичем нам не по пути. Он становится политическим отщепенцем со своим радикализмом, националистическими лозунгами. Это тупик. Его очень скоро задавят.

Нам же необходимо будущее.

– Ты и так уже везде побывал. И в коммунистах, и в демократах, и с нацболами…

– Вот давай возьмем пива, обсудим, как строить отношения с властью.

– Я никак не строю. Мне за вами наблюдать интересно.

Они направились к бару. Сергей что-то продолжал объяснять… Чащин выпрямился, кивнул гардеробщице:

– Ладно, спасибо. Если встретите… м-м… Аминет, передайте…

– Да как я ее встречу? Она вряд ли вернется.

– Ну, всякое в жизни бывает.

– Да уж, – гардеробщица кривовато усмехнулась, – бывает.

В продовольственном магазине на углу Большой Лубянки и Фуркасовского переулка купил еще бутылочку “Московского”. Уже у кассы, побоявшись, что слишком опьянеет, добавил к коньяку плитку горького шоколада.

Коротко, чтоб случайно не проглотить все, приложился прямо у двери магазина. Огляделся. До метро две минуты неспешным шагом. Полчаса езды до дома. “И что? Что там?.. Там же – он”, – в первый раз в жизни с настоящим, похожим на ненависть раздражением Чащин подумал о

Димыче; испугался этого и тут же себя оправдал: “Ну а как он себя ведет?! С ним невозможно. Два месяца черт знает чего”.

Вспыхнула наивная, детская надежда: а вдруг его нет, в квартире тихо и просторно – квартира опять только его… “Сейчас нет, через час вернется, – безжалостно убил надежду Чащин. – И никуда он не уедет – вчера весь день ныл, что денег уже и на метро нет. Намекал, чтобы дал… Нищеглот”.

Подрагивая от сырого, липкого холода и коньячного возбуждения, достал мобильный. С минуту смотрел на темный мертвый дисплей, перебирая в уме тех, кому можно позвонить, с кем встретиться…

Виктория? Два часа с ней в обмен на четыре тысячи рублей, а потом все равно надо будет решать, что дальше. А дальше все равно туда, где Димыч. Слышать его голос, отвечать на его вопросы, сталкиваться в дверных проемах, ложиться на один, пусть и широченный, диван…

Нет, хорош! Надоело. Ну приехал, ну погостил. И давай – или обратно, или как-то жизнь устраивай. На работу иди… Нет, удобно приспособился!.. Чащин вспомнил где-то услышанное выражение

“лестничная философия”. Зло усмехнулся. Над собой. Да, за последнее время в этой философии поднаторел: сам с собой дискутирует, возмущается, негодует. Действительно, как выброшенный на лестничную площадку доказывает закрытой двери свою правоту… Поехать и все напрямую сказать. И пусть решает. А так это до бесконечности может тянуться!..