Наталья Смирнова - Диспетчер

– Пятнадцать за все, – сказал певец.

– Тогда двадцать две, – усмехнулся хозяин.

– Ты покупал за тысячу, – вмешалась Саша.

– Затем и покупал.

– До дефолта, – брякнула Саша.

Певец дернул ее за свитер, чтобы не говорила глупостей.

– Вот именно, – не преминул господин. – Потом сильно подорожало.

– Восемнадцать, – сказал певец.

Это развеселило хозяина, и он хмыкнул.

– Двадцать пять, ниже нельзя.

– Поехали, – сказал певец.

– Деньги с собой? – Хозяин выглянул из-под бровей.

– Разумеется нет. Поехали.

– Были б с собой, за двадцатку бы отдал.

Певец похлопал себя по карманам, изображая сомнения.

– Надо посоветоваться.

Хозяин вышел из комнаты, оставив их вдвоем. Владелец картин шутил и блефовал, а у Саши горели глаза.

– Я не жулик, – объяснял ей певец, – я российский производитель. Мои средства вложены. Я не видел картин, которые бы стоили столько. На эту сумму можно купить небольшой завод. И кроме того, ты забыла, мы ехали просто посмотреть…

Глаза ее погасли, он ощутил боль. Всякий раз, когда они оказывались вместе, он получал подтвержденье. Оля – это его отделившаяся часть.

Рука, которая мучается, оставшись без него, а он может лишь сострадать мученьям. Про Сашу не скажешь, что она его часть. Иначе почему он чувствует то же, что она? Голод, боль, усталость, радость.

В подвале, когда смотрели картины, он волновался, как она. Может, они из одного материала, поэтому он поет, а она терзается из-за картинок безумца?

– Поехали, – согласилась она убито. – Зря ты не переоделся. Этот костюм. Он выглядит шикарно.

– Зато ты выглядишь скромно. И сразу видно, как я скуп.

Она удивилась:

– Он же знает, кто я. Без меня тебя бы обыскали. Никому в голову не придет, что мы пара.

Господину Швирикасу облапошить никого не удалось, но радости это не прибавляло. Пошел дождь, дворники смывали потоки, шины скользили.

Саша молчала, резко стало темно. Возвращаться домой не хотелось.

Он раздумывал, зачем ей картины. Рядом с ними она загоралась, как факел, а потеряв из виду, потухала. Она их хотела слишком жадно и заметно, так что он заподозрил род безумия, который в ходу у экзальтированных дамочек. Может, она попала в ловушку, завязла, как муха в паутине? Или этот Ганшин ее любовник?

– Я знаю цену его картинам, – отвергла версию Саша. – Они стоят вдесятеро дороже, чем отдавал Швирикас. Но не здесь, здесь это мусор. Бондаренко продаст их как нужно. Ведь я писала текст для нью-йоркского галерейщика, – горько добавила она. – В общем, я хочу эти картины ради них самих.

С таким высокомерием он еще не встречался. Не для себя, не для другого. Для картин. Это он ей и сказал.

– Если б ты смог их купить, ты бы тоже стал таким. Постепенно. Во что вкладываешься, тем и становишься. В следующей жизни я буду картиной.

Значит, сам он в следующей жизни станет транспортным изолятором, подумал певец. Он упрекнул ее высокомерием, она, почуяв запах зависти, возразила: “Попробуй тоже”, словно предложила поносить свою шляпку. Ничто не мешает ему петь, обладать сокровищами и быть высокомерным. Чего-то он все равно не понимал. Картины этого сумасшедшего повергали его в глухую печаль. Томили. И неужели женщина, любящая картины, никогда не полюбит простого смертного?

Ведь художество не более чем ремесло, которым может овладеть любой, если учить с детства.

– Ты ведешь себя как психологически зависимое существо. Словно тебя взяли в плен.

– Это все остальные в тюрьме, – заявила Саша. – А я на свободе.

Люблю что хочу. Это мое.

– Кстати, я видел этого художника. Мы ездили к нему с Олей узнавать насчет Бондаренко, – заметил певец.

У Саши сразу изменилось лицо. Беспечности как не бывало.

– И… что?

– Живет по-барски, а выглядит – точно умер при жизни. Пишет только копии, хочет скупить собственные картины. Но они дорожают быстрее, чем он зарабатывает. Оля полагает, что его содержит тетка, с которой он живет. Статуя с прямой спиной. Окаменелость.

– Не может быть… Никогда в это не поверю…

Саша замолчала. Разговорить ее было уже невозможно. Как улитка, спряталась в домик от ужаса.

Они подъехали к ее дому.

– Пока, – быстро сказала она и скрылась за дверью.

Он остался стоять на ступеньках, как уличный пес, которого не позвали в дом. Стрелка бензина оказалась на нуле. Он чертыхнулся.

Где-то поблизости должна была быть станция метро. Спускался он туда, как в преисподнюю. Как грешник, наказанный за грехи.