Роман Солнцев - Год провокаций

Посмотри!

Он доставал из стола который уж раз фотокарточку своей жены. Милое, бледное личико девчонки. Одна бровь приподнята, словно сейчас о чем-то спросит и рассмеется…

Алексей Иванович, поглаживая глянец фотоснимка, говорил негромко, ласковым голоском.

– Ничего не повторить… каждый человек – штучное изделие… Вот за твоей более чем спокойной внешностью наверняка что-то замечательное таится. Талант. Может, гений! За что я тебя и полюбил. Выделил среди суетящихся и блеющих. Но ты сам-то хоть иногда улыбаешься?

Никита смущенно молчал.

– У вас, у программистов, наверное, свой юмор. Скажи какую-нибудь хохму.

Никита пожал плечами.

– Так, глупости. Разговаривают мужчина с женщиной. Она говорит: срочно перезагрузись. Он отвечает: дай отдышаться.

“Перезагрузиться” – это выключить и заново включить компьютер. А имеется в виду…

– А что не смеешься?! Нет, ты умный, умный… ты на Байрона похож… только не хромаешь… Но это дело наживное! – Обняв Никиту за плечи, он хмыкал, кхекал, словно в горло ему соринка попала.

Никита навсегда запомнил это мгновение. Но тогда он еще не задумывался, соответствует ли великим надеждам художника…

И вдруг лицо смеющегося старичка менялось. Деев иногда страшил

Никиту: сдерет с себя рубашку, майку, останется в старом трико, сверкая всякими голубыми якорями и надписями на худом теле, схватит лезвие бритвы и полоснет по костям груди, и выдавит каплю крови, а они уже сами, как горошинки, катятся… протягивает на черной ладони

Никите:

– Милый, ничего тебе не могу подарить на память, только вот это, но это уж точно мое… прими, прими как сосед, как младший брат…

Страшно пугали Никиту эти зэковские штучки. Впрочем, дядя Леха тут же опомнится, смущенно насупится, отвернется, наклеит на порез пластырь, сядет, свесив голову, положив крупные руки на острые коленки. И шепнет:

– Иди спать. У меня минус.

Или вдруг с треском вновь расхохочется:

– А вот хрен им, а не капуста! – Сорвет пришпиленный холст с подставки и – швырнет в угол, подготовит новый, свежий холст… и – расплачется. Навзрыд.

– Что с вами, дядя Леха?!

– Со мной ничё! – вдруг начинал кричать мастер неожиданно тонким, как у мальчишки, голосом, топая ногами в валенках. – Н-ноль!

Пустот-та! Никому я не нужен! Несчастный маляр!.. Да, да!.. – не давая слова сказать Никите, бормотал в слезах дядя Леха. – Нету

Зинки, я бы горы перевернул… я, Деев, кому силы великие дадены, жить не хочу! Вот и малюю говно!.. Тоскливо мне, пацан! Как я завидую тебе! Без женщины, без любви нет человека.

Чему завидовать. И у Никиты нет любви.

Да и не было, наверно. Точнее, так: у Никиты была, а вот у нее…

Сам виноват. Засиживался на работе. Он и ночью дома строчил на компьютере. Зарабатывал. На нее и зарабатывал. Кольца, перстни, кулоны, жемчуг белый, жемчуг черный… однажды попросил ВСЁ нацепить на себя, на почти голую… ослепительно получилось! Как новогодняя елочка! Она сама была восхищена, долго перед зеркалом вертелась! И даже попросила ее в таком виде сфотографировать и фотку потом сестрам послала…

– Удавятся от зависти! – сказала.

Что еще ей нужно было???

Детей она пока сама не хотела.

Его поместили в другую камеру, здесь всего восемь коек в два этажа, пара коек свободна. Не успев толком разглядеть своих новых соседей при свете единственной слабой лампочки под потолком, Никита пробормотал:

– Здравствуйте, господа… – и скорее забрался наверх. От грязного комковатого матраса пахло какой-то мерзостью, спермой, что ли.

Никита лег лицом вверх, отказался от ужина. Его трясло, душили слезы.

А ночью его, сонного, столкнули вниз. Слетев на пол, он ударился виском о стойку и, скуля, шмыгая носом, сел в углу, возле двери.

Голова словно раскалывалась по шву.

Лязгнул замок, отворилась тяжелая дверь, в камеру заглянул охранник с резиновой дубинкой.

– Кому не спится в ночь глуху-ую? – балуясь, прорычал детина.

Ему в рифму угодливо пискнул кто-то из глубины камеры. И рядом заржали.

– А ты чё не на месте?! – спросил охранник, заметив скорчившегося

Никиту.

– Упал маньяк, – пояснили сидельцы. – С непривычки.

– А. – Охранник поиграл палкой и захлопнул дверь. Снова скрип засова, лязг замка. И тишина.

“Какой я вам маньяк?!” – со страхом вскинулся и сел на место Никита.

И сообразил: в тюрьме доподлинно знать не знают, что он играет в игру. Могут и придушить, как бы выражая негодование населения ненормальным человеком, который насилует и убивает девочек. А возможно, по приказу капитана решили попрессовать? Как быть?