Глеб Шульпяков - Книга Синана

Триумфальный въезд султана в Константинополь был назначен на полдень. Готовясь ко входу в столицу, султан Османской, а теперь и приемник Римской империи, расспрашивал об участи последнего императора Византии Константина.

Слухи о его судьбе противоречили один другому.

Говорили, что янычары поднесли султану голову императора сразу после падения города, и что плененные царедворцы опознали своего повелителя.

Говорили также, что сперва эту голову водрузили на колонну Милий, что стояла на площади Августеон, а потом забальзамировали и отправили с гонцами показать мусульманскому миру.

Греческие летописцы, пережившие падение города, наоборот, писали, что изуродованное в сражении тело императора нашли, опознав по двуглавому орлу, вышитому на чулках. И что султан повелел выдать Константина христианам, чтобы те смогли похоронить его по своему обычаю.

Долгие годы после взятия Константинополя в районе Вефа, действительно, существовала безымянная могила, которую старожилы показывали как могилу последнего византийского императора.

Однако вскоре эта могила затерялась…»

Автобус, покачиваясь, шел и шел на запад, и солнце хлестало в лобовое стекло, опускаясь в каменные каппадокийские складки.

По телевизору гоняли кино про переселение душ и турки оживленно обсуждали повороты сюжета: кто, куда, в кого. Раз в час стюард обносил пассажиров питьевой водой и печеньем, туалетной водой.

И турки обильно брызгали на руки приторным лосьоном.

Машина огибала приземистые горы, трухлявые, как гнилой зуб, скалы. На склонах торчали каменные члены, увенчанные круглыми шляпками – и бросали на песок недвусмысленные тени. Тут и там в желтых скалах чернели гнезда, ниши: все, что осталось от древних поселений.

Хетты? Лидийцы? Ликийцы? Персы?

Клинопись или греческий алфавит на стенках?

В проходных краях царства сменяются часто.

Поди разбери, кто ютился в каменных люльках.

Солнце село, долины и холмы посинели, вытянулись. Над горой повис слабый месяц. Когда фильм кончился, машина сошла с шоссе и покрышки зашелестели по обочине. Приехали на станцию: харчевня, ночлег, сувенирная лавка.

Все в пустыне, чем не караван-сарай?

Да и сами автобусы в сумерках напоминали вьючных животных. Пыхтели, отфыркиваясь, у дебаркадера, пока местный парнишка натирал пыльные бока шампунем. И ласково шептал им что-то в обшивку.

Через пять минут объявили посадку. К мальчишке подошел мужик и толкнул в затылок. Мальчишка покорно, как собачка, отскочил. Мужик сложил швабру, аккуратно обернул в тряпицу и унес в дом.

Залезая по ступенькам, я украдкой похлопал мокрый бок автобуса: давай, вывози.

И рука долго пахла шампунем.

Переваливаясь с бока на бок, автобус снова вышел в открытое пространство. Я достал четки, стал перебирать зеленые зерна. Тридцать три штуки, мелкая моторика. Чувствуешь уверенность, меру. И пейзажи, и луна, все становится каким-то исполненным.

Отец всегда хотел, чтобы я занимался рисованием. Но когда мы остались одни, мать отдала меня на скрипку. Твой дед, говорила она, играл на инструменте, у тебя получится.

И мне купили восьмушку.

Преподаватель, которого она отыскала, жил где-то в районе Теплого Стана. Раз в неделю я брал ненавистный футляр и ноты, и садился на автобус, который вез меня через город.

Я занимался два года, но, вспоминая то время, вижу за окном: всегда зима, всегда темно. И тоска – хоть плач.

В один из «музыкальных» вечеров я заснул и проехал остановку. И другие остановки проехал тоже. А когда очнулся, автобус уже стоял в гараже.

В полумраке спали «львовские» со вспученным задом. Высокие как шкаф «икарусы». Щелястые скотовозы и лобастые «пазики» с тонированными стеклами в белых молниях трещин.

И я забирался в кабины, трогал рычаги, крутил необъятные баранки.

Но настоящее чудо находилось в углу ангара. Старинная белая машина как заморское животное стояла в отдельном вольере. А вокруг валялись измятые ведра и черные веники.

Когда я увидел ее, все вокруг сразу показалось нелепым, некрасивым. Кто придумал эти грязные стены? Эти автобусы? Зачем эти фартуки в пятнах? Верстаки?

Я потрогал хромированные крылья, в которых отражались лампы: след от пальца тут же испарился.

Красный кожаный верх, откинутый на багажник; похож на гармошку; на такой сосед играет по субботам на дворовой лавке.

Приступка для ног в огуречных пупырышках.